— Нет, я же в монастыре с семнадцати лет.
— Плохо! — заключил благочинный — Очень плохо! Я вот в попы пошел, как с подлодки уволился. Ты уж не обессудь, но тунеядцы вы, монахи. У нас в стране с демографией проблемы, а вы — молодые, здоровые, рожи отъели и по кельям сидите, как тараканы дебелеете… Вот я сейчас проверять буду, что ты за мужик. А то знаю я вас ребятишек, «плотские похоти вся поправшее», навидался. Если ты из этих, ну, как их там, «голубых», то лучше признайся сам, а то я выясню и все тебе почерёвки живо пообрываю.
— Как это вы проверять собрались? — напрягся я.
Благочинный потащил меня в свой дом, снял дубленку и остался в спортивных штанах, исподней растянутой майке-«алкоголичке» и красной бархатной скуфейке на голове. Он достал из холодильника бутылку «Абсолюта», налил трехсотграммовый стакан «с горкой» и скомандовал: «Пей!». Я выдохнул и осушил стакан до дна.
— Ну что? — спросил благочинный.
— Наливай, дядь Вась еще! — сказал я, самоуверенно посмотрев на благочинного.
— Во-во! — закричал отец Василий — сразу вижу, чутье у меня волчье. Настоящий мужик, крепкий! Поздравляю, принят ты в мое благочиние. Пойми, паря, во всем заинтересованность должна быть. Мне, например, интересно было, упадешь ты под стол или нет. Пока не упадешь — хорошо, по нашему это, по поповскому. Богу молиться, и то интерес должен быть, а то ходят тут, — Василий скривил рот, — святые типа Никитоса, мямлят себе под нос, кадилом машут, а храм их от сарая отличить невозможно. В церкви все сиять, все гореть должно «светом невечерним», как советовал… как его хрена… А, Сергий Булгаков! Книжка у меня его есть. Купил свечку на складе, перепродал свечку у себя на приходе, купил книжку — перепродай, да с выгодой перепродай. И так во всем. Когда копеечка в кармане есть, жизнь не такой уж глупой кажется. А? — совсем повеселевший благочинный подмигнул мне и достал еще бутылку «Абсолюта».
— А че, пойдем Никитосу рожу начистим, — предложил отец Василий, когда пить стало нечего.
— Не пой-ду, — заплетающимся языком ответил я
— Не дрейфь, моряк! — заорал благочинный, схватив меня за шею. — Никитосу сегодня, ей Богу, трындец!
Вдруг в комнату ворвалась стройная, черноволосая, похожая на Анну Ахматову женщина — матушка отца Василия.
— Ах, голубчики, набухались! — прошипела она, сверкнув своими черными восточно-скорбными глазами.
— А вы бы, отец, постыдились, — обратилась она ко мне, негодуя, — напоили мужа!
— Нет, нет, — начал заикаться я, — я тут новенький.
— А-а-а, значит, Вася проверял, какой вы «мужик»?
— Да, да, — дрожащим голосом ответил я.
— Давай-ка, отец, — властно сказала красавица попадья, забирая со стола стаканы, — езжай-ка к себе на приход, отоспись.
Не церемонясь, она схватила упирающегося мужа подмышки и поволокла его в спальню.
— Стой! Стой! — закричал отец Василий. Он отпихнул жену и оперся на косяк двери. — А правда, что секретарь нашего Высокопреосвященнейшего отец Геронтий голубой? Только честно скажи… А на жену мою плюнь, она все равно в поповских терках ничего не понимает.
— Я те дам, «поповские терки»! — взбесилась женщина — Я те так «терану», свет не мил станет!
— Охолони, баба! — набрав воздуху в легкие, рявкнул благочинный — Дай человеку сказать правду!
— Не знаю, — пожал плечами я, испуганно покосившись на попадью, — мне он не докладывается.
— Ну и ладно, хорошо, — сияя благодушным алкогольным румянцем, сказал благочинный. — Бог всем судья! Я всех люблю, и «голубых», и Тамарочку, женушку мою, хоть она и фурия, и мегера, а люблю все ж, мать ее! — он посмотрел маслеными заискивающими глазками на рвавшую и метавшую красавицу-матушку — А Никитосу все равно шею сломаю.
— Ладно тебе, «терщик», спать иди, — сурово приказала попадья.
И пристыженный отец Василий послушно поковылял в спальню, опираясь на сильное плечо жены.
Кое-как, на бровях, я доплелся до автостанции, сел в автобус и вырубился…
— Батя, эй, батя, просыпайся, приехали.
Я открыл глаза и увидел перед собой ухмыляющуюся рожу водителя.
— Где это ты, отец, так нализался? Спиртягой разит от тебя на километр. Помочь выйти-то?
