— Ну вот и все. Можно отдыхать.
Без чужих указаний соображу как-нибудь. Глаза вон сами закрываются. Хотя жаль, потому что туман вокруг почти рассеялся и небо вновь стало чистым.
Небо, усыпанное звездами.
По моей ноге путешествуют пальчики.
Свой путь они начинают от ахиллова сухожилия, щекочут лодыжку, ковыряются в ложбинках голени, мягко оглаживают колено, зигзагом поднимаются выше, скатываются на внутреннюю поверхность бедра, устремляясь к…
И это вовсе не сон, хотя я сплю.
Вернее, спал. Только что. На широкой кровати, под барханами одеял. И один из этих самых барханов…
— Варс?
Замер. Но никуда не делся.
— Варс!
— Чего тебе? — спросили откуда-то слева и вовсе не с уровня постели.
Ага, вижу: лохматая голова в дверном проеме.
— Тут… это… что-то.
Вася перевел взгляд на ворох ткани, в который я был зарыт. Нахмурился. Вздохнул. Одним прыжком оказался у кровати и в следующее мгновение уже тащил за ухо на свет божий…
— Ты кто?
Сотни алых косичек-хвостиков, торчащих во все стороны. Загорелая кожа, маслянисто блестящая, голая на всем своем протяжении, от гладкого лба до растопыренных пальцев ног. Растянутый в довольной улыбке широкий рот. Хотя улыбка тут же погасла, сменившись обидой:
— Вот так всегда. Вы, мужики, все — скоты. Неблагодарные.
Я ее знаю? Возможно. Голова трещит очень характерным образом, значит, вчера или просто какое-то время назад у меня была вечеринка. Судя по предъявленным претензиям — с гостями.
— Извини, я не хотел.
— Что, правда? — Одеяло взметнулось вверх. — А по-моему…
— Оставь человека в покое, — строго велел Вася, снова ловя девчачье ухо, — у него послеродовая депрессия пополам с бодуном, ему не до тебя.
Депрессия? Похоже на то. Но…
— Какая-какая?
— Да лежи ты! — Его ладонь толкнула меня обратно на постель. — Сейчас рассола принесу.
Вася скрылся в соседней комнате, девчонка осталась. И потянулась всем телом, делая вид, что не замечает моего присутствия.
Тощая она все же. Слишком. Сразу в памяти всплывает соседка по дому, Танька Девятова, с детства гробящая себя спортивной гимнастикой. Вот таким же угловатым дрищем была, пока не начала матереть. Хотя, конечно, в этой Лолите гибкости куда как больше. И плавности. Видимо, тренировалась в совсем других дисциплинах.
— И все-таки хочешь. — В постель она скользнула ужом, почти не тревожа одеяла. — Я чувствую, не отпирайся.
Еще мгновение, и попаду в плен. Не то чтобы неприятный или позорный, но…
— Я сколько раз повторить должен, чтобы ты поняла?
— А-а-а, пусти!
Вася, как всегда, начеку. И теперь одним ухом не обошелся: поднял девчонку за оба.
— Серьезнее надо быть, в твоем-то возрасте.
Ну зачем так жестоко? Она же…
— Она же еще ребенок.
— Ребенок? Ох, умора! Даже по моим меркам она уже бабушка. Счастливо впавшая в детство.
— Грубиян. Весь кайф испортил, — буркнула девчонка, но не успокоилась и, вывернувшись из Васиного захвата, снова прильнула ко мне. — Вот ты меня понимаешь, да?
И даже чересчур хорошо. Вернее, не я сам, а мое тело. И не скажу, что Танька была совсем уж непривлекательной…
— Не трогай! Там. И там тоже не надо!
— Буки вы. Оба, — печально сообщила соблазнительница, самостоятельно покидая постель и гордо удаляясь из поля зрения.
— Да с чего она вдруг…
— Она — суккуб. Это не лечится.
Похотливый демон? Ну дела.
— А сейчас, кстати, вполне сытый.
И чем же она завтракала? Хотя, кажется, догадываюсь. По наигранно-невинному выражению Васиного лица.
— Наверное, спасибо тебе так сказать хотела.
— За что?
— Не помнишь?
— Я ее через дорогу перевел, что ли?
Вася мученически закатил глаза к потолку.
— Не, ну правда? Подарил что-нибудь?
— Конфеткой угостил.
Какой-то неадекватный тогда получается ответ. Разве что конфета была…
Леденец. Исчезающий со скоростью света в лягушачьем рту.
— Это…
— Ага.
— Та, которая…
— Та самая.
Ну что тут скажешь?
— А она… похорошела. Прямо и не узнать.
Замок тонких пальцев защелкнулся у меня на животе, заключая в объятия, а в ухо жарко шепнули:
— Значит, я все-таки няшная?
— Ва-а-арс!
— Брысь отсюда, кошка мартовская!
Я похож на леопарда.
Нет, не рельефом мускулатуры. И не ленивой грацией движений.
Пятнами.
