— Ты правда знаешь, как нам всем теперь быть?
Вот тут ясность вдруг заканчивается, и в голове все начинает смешиваться. Неудобоваримой кашей.
Лица. Взгляды. И те и другие исполнены надежды. Отчаянной, но пока еще светлой. Слепящей мои собственные глаза и заставляющей их слезиться.
— Ну где тут ваш умник?
Вот этот голос звучит иначе. Грубо, бесцеремонно и самоуверенно. Ему уж точно никакая надежда не нужна.
— А ну, брысь отсюда!
Приказ не подразумевает возражений, но местные жители не спешат расходиться. Лишь нехотя расступаются, пропуская вперед группу решительно настроенных коброголовых. Вожак у уличной шайки теперь новый, явно постарше прежнего и заметно массивнее.
— Это ты тут воду мутишь?
Перспективы вполне понятны: передо мной не переговорщики, а группа зачистки. Значит, моя речь все-таки произвела впечатление. Знать бы еще, на кого какое… Хотя, наверное, это уже не важно.
— Не будешь трепыхаться, не будет больно. Уяснил? — Нож в его лапе совсем небольшой, с тонким лезвием, похожим на скальпель. — Ну-ка, открой рот пошире и скажи…
— Они скажут лучше, — глухо произносит Вася за моей спиной, а слева и справа от меня с тихим шипением выдвигаются клинки.
Длинные, плоские, вроде бы неподвижные, но по поверхности каждого с короткими интервалами пробегает волна, мутящая воздух маревом. И видимо, аргумент предъявлен весомый, потому что коброголовые понятливо рассредоточиваются, едва мы начинаем движение.
Лезвия защищают меня с флангов, Васина фигура — с тыла. То, что сам он со спины не прикрыт ничем, я соображаю, только когда улица заканчивается звездообразным перекрестком, но это уже не имеет никакого значения, потому что ухо обжигает приказ:
— А теперь руки в ноги — и дёру!
Миша прикрыл за собой входную дверь, потоптался у порога, то ли чистя подошвы своих ботинок, то ли о чем-то напряженно размышляя, потом отогнул уголок жалюзи и через образовавшуюся щель посмотрел на улицу.
— Какая-то непонятная ажитация с утра пораньше, и вся под нашими окнами… Твоих рук дело, Орри? Еще один гениальный рекламный ход с невообразимыми последствиями?
— Иши, я ни сном ни духом!
— А кто тогда?
Мне захотелось засунуть голову в песок или в панцирь, но ни того ни другого поблизости не наблюдалось.
— И добро бы страждущие были, так нет же. Только носы во все щелки пытаются засунуть.
В качестве подтверждения своих слов Миша неожиданно распахнул дверь, и толпа, очевидно, еще секунду назад к ней прильнувшая, прянула назад. Но недалеко.
— Групповое помешательство налицо. Жаль, не моя специализация.
Их явно стало намного больше, если сравнивать со вчерашним вечером: еще под ночь на нашей обычно малолюдной улочке прохожие начали задерживаться и кучковаться. Я предполагал, что это случайность, что утро вечера мудренее, но, как выясняется, снова ошибся. А с другой стороны, покачиваясь в гамаке на сон грядущий…
Кстати, о спальном месте.
На Сотбисе личное свободное пространство невелико: вся мебель, которую можно компактно сложить, за ненадобностью тут же складывается. Поэтому ничего удивительного нет в отсутствии нормальных кроватей. Вечером развесил постельку, утром сложил, как ее и не было — удобно, эффективно, рационально. Но когда я в первый раз увидел, на чем мне предлагается спать, подумал, что это станет очень большой проблемой.
С детства ненавидел гамаки. С того раза, как «перекачался». Сначала-то было весело и даже приятно, но удовольствие в какой-то момент сменилось беспомощным ужасом, о котором вспоминать не хотелось. Поэтому, забираясь на шаткое сооружение, я думал, что не пролежу спокойно и пяти минут, но…
Вместо тревоги на меня нахлынуло спокойствие. Всепоглощающее. Про такое обычно говорят: как в материнской утробе. Практически снизошла благодать Господня, сгладившая следы волнений прошедшего дня. Я лежал, понимая, что совершенно ни на кого и ни за что не сержусь. Даже лучше: готов принять весь окружающий мир, чохом и скопом. Меня почти тянуло выйти на улицу, чтобы снова встретить сотни взглядов и соединить сотни сознаний в единое целое.
И вытянуло бы, наверное, но вовремя подкравшийся сон успел пресечь эти поползновения.
