— «Психическая» атака, — спокойно улыбаясь, с иронией заметил Дроздов.
Иронический тон и особенно улыбка командира в такой момент не имеют цены. Я испытывал такое чувство к Дроздову, словно он нам дал гарантию, что все будет хорошо.
— Вообще говоря, брать разведчика на испуг «психической» атакой — все равно, что размахивать перед человеком картонным мечом, делая свирепое лицо. Если бы они шли по лесу молча, без выстрела — тогда страшновато, — разумно заметил командир. — Но похоже, что фашисты сами трусят...
Мы отошли в глубь леса. Карателей было около двух взводов. Не прекращая огня, они двигались развернутой цепью, но всего леса охватить не могли. И мы учитывали это.
Когда фашисты прочесали более половины массива, мы еще не были обнаружены. Но дальше пятиться было опасно — лес сужался. Мы залегли у самой опушки, рассчитывая пропустить их мимо. Из укрытия были видны движущиеся солдаты, и наш отряд уже мысленно радовался, что вот-вот окажется в тылу у них. И вдруг где-то рядом рявкнула овчарка. Пес рычал, извивался на задних лапах, порываясь броситься на нас. Солдат с трудом удерживал его на сворке, а сам пятился назад.
Поняв, что обнаружены, и зная, как опасна для нас овчарка, мы выстрелили. Собака пронзительно завизжала, ее раненый поводырь огласил лес предсмертным криком. И тут же послышался резкий отрывистый голос команды. Отряд немедленно повернулся на девяносто градусов и стал нас теснить к опушке.
— Пропа-али! — неожиданно тягуче простонал боец Заплаткин.
— Молчать! — гневно рявкнул Дроздов, обратив в его сторону дуло автомата.
Отчаянная решимость, отразившаяся на бледном лице командира, испугала меня. Дроздов тут же застрелил бы Заплаткина, если бы рядом с ним не лежали товарищи.
Он только распахнул стеганку и судорожно оборвал верхнюю пуговицу гимнастерки. Видно, минутная трусость товарища бросила его в жар...
Около получаса усиленным огнем мы сдерживали противника. Пуля ранила нашего командира в голову, он положил на рану перчатку, плотно придавив ее шапкой, чтобы кровь не застилала глаза. Перевязать рану было некогда. Такого напряженного боя мы долго выдержать не могли. Кончались патроны. А фашисты уже окружали нас. Еще минута — и мы окажемся в мешке.
— Бегите прямо в деревню, только врассыпную! — приказал Дроздов, и мы немедленно бросились туда, петляя в редколесье.
Триста метров, отделявшие от нас Думинино, мы, вероятно, одолели минуты за две. Некоторые товарищи уже залегли у крайней избы, как вдруг беззвучно ничком упал несколько отставший Афанасий Гусар — радист нашей группы. Разрывная пуля угодила ему в затылок, и когда мы подползли, то не могли узнать лица нашего скромного товарища, бывшего учителя из-под Киева, — так оно было обезображено.
Немцы не выходили из лесу, но отчаянно стреляли по деревне. Разрывы мин теперь уже заглушали рокот пулеметов.
— Не робей, ребята! — спокойно говорил Дроздов. — Через тридцать-сорок минут начнет темнеть, и мы оставим их с носом.
Время уже приближалось к четырем.
На огонь карателей мы отвечали редко, короткими очередями. После минутной передышки решено было перейти на другой конец деревни. Не видя укрывшихся в лесу немцев, отряд по-прежнему отстреливался, чтобы создать впечатление, что продолжает держать здесь оборону.
Отходили по одному, осторожно пробираясь от дома к дому. На улице не было ни души, а немцы продолжали обстреливать деревню.
Через полчаса мы все собрались на другом конце деревни. Держа автоматы наготове, ложбинкой, между кустов направились к тому самому месту, где входили в него каратели.
— Стойте! Стойте!.. — неожиданно закричал кто-то сзади.
Из-за угла дома верхом на мохнатой гнедой лошаденке галопом мчался мальчик лет десяти. Лошадь была пузатая, и короткие ноги мальчугана почти горизонтально лежали на ее крутых боках. С каждым движением коняги, понукаемого палкой, всадник вскидывал локтями, словно крыльями.
— Там засада, немцы полицаев оставили с пулеметом. Идите лучше вот в эту сторону, — шмыгая носом, торопливо говорил он, видимо, опасаясь, что ему не поверят.
— Вон у тех ракит пулемет. Честное пионерское, дядя!
