Шар снизился еще, и я велел своим спутникам на всякий случай опуститься на дно корзины и покрепче уцепиться за что-нибудь.
Впереди возник силуэт настоящего лесного великана. Я уже напрягся, готовясь к весьма неприятной встрече, но ветер пронес нас мимо буквально в нескольких метрах от кроны. Затем под нами оказалась большая поляна. Возможно, вырубка или след бушевавшего когда-то давно лесного пожара. Какая нам разница?
Теперь уже явно чувствовалось падение. Плавное – аппараты легче воздуха опускаются медленно, – но уже неотвратимое. И явно лишним довеском к картине возникла стена леса по ту сторону снежной равнины.
К счастью, первым задел кроны шар. Затрещал разрываемый шелк, а в следующий момент корзину по инерции бросило вперед. Я едва успел пригнуться, как над головой возник крепкий здоровенный сук. Еще немного, и оказался бы я нанизанным на него не хуже попавшейся энтомологу бабочки.
Нас ударило с порядочной силой. В следующий момент корзина накренилась так, что мы чуть не вылетели из нее. Затем мы полетели вниз, зависли на какое-то мгновение, опять стали падать, и все завершилось рывком.
Сверху обрушились потоки снега, на миг закрыли все пеленой. Если можно что-то закрыть глухой ночью.
Шар явно повис. Я не знал, насколько крепко наше нынешнее положение, поэтому поднимался очень осторожно. Когда же моему примеру хотел последовать Петр, я прикрикнул на него:
– Сидите! Сейчас осмотрюсь.
Петр послушался и замер. Меншиков – тот вообще молчал, только, похоже, посматривал то на меня, то на великодержавного друга.
Все оказалось не настолько плохо. Корзина висела метрах в четырех от земли. Был бы один, спрыгнул бы почти без помех. Но мои спутники не имели десантной подготовки. Уже не говоря, что резкое движение вполне могло нарушить нынешнее равновесие и шар упал бы вместе с подвешенной к нему корзиной. А это уже чревато если не гибелью – такое возможно лишь при редком невезении, – то гораздо более реальными переломами.
– Что там? – послышался голос Петра.
– Висим, – односложно ответил я.
Не так-то все страшно. Я видел, как царь ловко лазает по мачтам. Так что разница тут небольшая. Только веревочку подходящую отхватить, а там спустится.
Я пригляделся. Веревок хватало, только все они тянулись к корзине с самого верха. Карабкаться туда – рисковать обрушить наше хлипкое сооружение. Мастерить требуемое из нескольких кусков… Где гарантия, что полученный таким образом конец выдержит тяжесть человека в зимней одежде?
Но не может быть, чтобы ни одна веревка не оборвалась при столкновении! Если бы света побольше!
Глаза потихоньку стали привыкать к царившей тьме. При полностью затянутом небе благодаря снегу здесь, поблизости от земли, она была не такой уж беспросветной. Разве что там, где плотной стеной возвышались деревья.
Веревка нашлась. Она свисала, перекинутая через горизонтальную вязку шара, и осталось перехватить ее кинжалом.
Я осторожно перегнулся, убедился, что теперь она почти достает до земли, после чего привязал другой конец к корзине.
– Можешь спускаться, государь. Только осторожнее. Тут невысоко, но падать все равно неприятно. Особенно если мы полетим следом и все это накроется шелком.
Петр хмыкнул. Привыкнув к морю, он не боялся высоты. Даже на самой слабой качке требуется сноровка и осторожность, дабы не обрушиться с мачты на палубу или в воду. По сравнению с этим спуск по свободно висящей веревке казался зауряднейшим предприятием, лишь малость посложнее, чем по штормтрапу. Да и рукавицы не позволяли сорвать кожу с рук.
Мы с Алексашкой помогли Петру перелезть через борт и поддержали его, пока он поудобнее перехватывал веревку.
Шар опасно закачался, и какое-то время я сильно сомневался, удержится он или на самом деле обрушится вниз.
Не обрушился. Веревка напряглась в последний раз, а потом свободно качнулась. Снизу до нас донесся полный азарта голос царя:
– Эй, на шаре! Долго вы там намереваетесь еще висеть?
– Давай, – подтолкнул я Меншикова.
Капитан уходит последним. Даже если вместо судна у него воздушный шар. Да и вещички надо забрать.
Насчет последних мог бы не беспокоиться. Бутылку с остатками зелья засунул за пазуху Алексашка, последняя закуска, очевидно, вывалилась, когда кренилась корзина, а может, ее вульгарно сожрали мои спутники. Больше ничего с собой не было.
