– А если для них это вовсе не является благом?
– Вы не правы, Юра, – возразил Лудицкий. – Человеческое счастье едино и зависит исключительно от величины материальных благ, имеющихся в распоряжении конкретного человека. Поэтому величайшее наше завоевание – после демократии, разумеется – это возможность для каждого индивидуума зарабатывать столько денег, сколько он хочет. Другое дело, что подавляющее большинство нашего населения не желает воспользоваться данной возможностью и попросту ленится работать. Такие предпочитают всеобщую нищету или социалистическую уравниловку, когда все только числятся на работе, ничего не делая и получая примерно одинаковую зарплату, будь ты простой рабочий или директор. И сейчас всех этих лентяев бесит, когда кто-то в поте лица делает деньги, в то время как они, как и прежде, ничего не делают и ничего, соответственно, не получают. От этих бездельников и происходят всякие смуты. Но стоит ли всерьез считаться с их мнением?
– Если таких большинство, то вам стоит. Сами говорите, что у нас демократия. В противном случае это самое большинство на следующих выборах проголосует не за вас, и вы проиграете в полнейшем соответствии с демократическими процедурами. И это еще лучший вариант. В худшем вас просто скинут безо всяких процедур, как это уже было с вашими предшественниками и коллегами в приснопамятном октябре семнадцатого. Тогда у власти тоже стояли очень демократично настроенные, но не принимающие близко к сердцу интересы темного большинства люди. Нам с Пашей легче. До наших денег они не доберутся, а с капиталом мы и на Западе прекрасно проживем. Вы же потеряете все.
– Вы не патриот, – укоризненно покачал головой депутат. – Деньги, заработанные в России, должны в ней же и оставаться.
– Вы совершенно правы, Петр Ильич. Патриотом я никогда не был. Я же не политик, а бизнесмен, и абстрактные материи меня не волнуют. А ты, Пашка?
Но, совершенно глухой к их спору, Пашка как раз в это время провожал глазами гордо удаляющуюся из салона Мэри и в досаде непонятно на кого воскликнул:
– Она ушла! – И с чувством добавил наиболее часто употребляемое матерное слово.
3
Григорий Ширяев. Прогулочная палуба «Некрасова»
Балтика была на удивление спокойной. Обычно хмурая и неприветливая, она словно решила отдохнуть от привычных буйств и чисто по-женски сумела скрыть за показным очарованием свое истинное лицо. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, расстилалась ровная, нетронутая даже легкой рябью, гладь моря – нежно-голубая и со стороны солнца покрытая веселыми бликами. У горизонта голубизна светлела и переходила в необъятную ширь неба.
Вся эта картина дышала таким умиротворением, что хотелось полностью отвлечься от привычных забот и всем существом слиться с окружающей благодатью. Не верилось, что где-то далеко может бушевать шторм: зловещими подвижными горами вздымаются тяжелые волны, завывает ветер, уходит из-под ног палуба… Раз мир прекрасен здесь и сейчас, почему бы ему не быть таким же везде и всегда?
Григорий Ширяев глубоко затянулся сигаретой и долго выдыхал ароматный дым. Вид моря внезапно пробудил в нем, выросшем в глубине сухопутья мальчишке, позабытую мечту о романтических странствиях по далеким океанам, об опасных, но хорошо заканчивающихся приключениях, о суровых и притягательных буднях крепких просоленных моряков…
И сам не подозревал, что на дне памяти столько лет хранится такое. Как давно это было! Волнующие воображение книги о пиратах, о неизвестных островах, о зарытых сокровищах, о туго наполненных ветром парусах… Даже жалел, что родился не в ту эпоху и нет больше ни белых пятен на карте, ни зловеще вырастающего на горизонте силуэта пиратского брига… Теперь только и осталось с легкой грустью вспоминать задиристого мальчишку, витающего в призрачных мечтах. Как быстро мы взрослеем! Зачем?
– …давно пора это решить. Мог бы вполне остаться и поработать еще, а мы с Маратиком прекрасно могли бы путешествовать вдвоем, – голос жены проник в сознание неприятным диссонансом, и от этого Ширяев почувствовал невольное раздражение.
– По-твоему, я уже и отдохнуть не имею права? – возникшее чувство определило интонацию, и Вика невинно обратила на мужа прекрасные карие глаза, словно говоря: «А что я такого сказала? Знаешь же, что я права, а еще и огрызаешься!»
