Сначала он просто корчил рожи, бормоча что-то себе под нос, как будто бы произносил заклинания. Но, поняв, что мы не обращаем на него никакого внимания, решил перейти к прямой атаке. "Ты, ты…" — вырвалось из его рта — "ты…" При этом свой грязный указательный палец с длинным мертвенно-желтым ногтем он направил в сторону Сергея Ивановича. Указание было ясным, даже несмотря на то, что палец "лесовичка" раскачивался в воздухе и описывал здоровенные дуги в пространстве, но центр этих фигур упорно приходился на грудь Сергея Ивановича. Павлов посмотрел на него как-то вопросительно и недобро процедил сквозь зубы — "Я?!" "Мудак!" — резко и громко пьяный и как-то резко-осторожно затих, поглядывая то на меня, то на Сергея Ивановича, в ожидании нашей реакции.
Стало одновременно, и смешно, и обидно. Если бы мы отмолчались, то этот "буян" в кавычках, сразу же, осмелел бы и обнаглел бы, приняв наше безразличие за испуг и начал бы хамить пуще прежнего. Но, как осадить такое чучело, которое как Ленин, всего метр с кепкой, да к тому же еще, и немолод, и глуп. Ну не бить же его в самом деле? Только напугать, чтобы он надолго затих. Для этого Сергей Иванович, расправивши перед ним свои богатырские плечи, размеренно оттягивая внушительной паузой каждый слог, произнес — "Раз-дав-лю… как… во-шь…" Для пущей острастки, закончив свою фразу тем знаменитым движением, которым давят гниду, со звучным щелчком. Пьяный передернулся, сначала потупив глаза, потом опустил и лицо, уставившись в пол автобуса.
Наш совместный хохот был великолепным финалом сцены.
Павлов произнес эту фразу так эффектно, что мне сразу же захотелось включить ее в свой лексикон, чтобы, так же эффектно, как-нибудь ею воспользоваться., Но сколько раз я не пытался ее повторить (а я тренировался перед зеркалом), у меня она получалась совсем тускло, плоско. Нет во мне такого артистизма!
Однажды летом, мы шли по какой-то улице в центре города, только совершенно не помню по какой. Да дело и не в улице, а в том, что мы там встретили!
Прямо на тротуаре стоял небольшой лоточек, ломившийся от бутылок с пивом, вином и минеральною водою. В тот день было жарко и мне хотелось пить, поэтому я поспешил к нему. Выбирая минералку, (а там было что выбрать — "Ессентуки", "Нарзан", "Боржоми") я увидел ценник, который мне показался насмехательским — "Портвейн. Португалия. Цена 7 руб."!
— Что-что?
— Портвейн?
— За 7 (!) рублей!
— Обалдели, да!
Я терялся в догадках, хотя и понимал, что раз вино импортное, следовательно дорогое, но все же это портвейн, а значит — перебор! (Хочу напомнить, что в те времена бутылка водки стоила 4=12, вино 1=90, венгерские вермуты (литр) 4=00, пиво 0=32 руб.)
Мы с Сергей Ивановичем, оба, вышли из народа, причем, хоть и вышли, но далеко от него и не ушли. Поэтому мы никоим образом не знали и не понимали, что такое "портвейн", название которого идет от страны происхождения, а не от того, что его пьют портовые забулдыги-рабочие. Мы же видели только СССРовскую подделку по кличке "портвейн", а скорее даже не подделку, а попросту говоря — обманку. Нам не приходилось пить даже массандровский портвейн, пусть и очень далекий от настоящего, но одновременно и далеко стоящий от мерзкой жижи под названием "Три семерки" или "Алушта". Мы и слыхом не слыхивали о том, что портвейн вкусный, оригинальный и дорогой напиток. Мы не знали, ни как пить портвейн, ни когда его пить, не понимая даже его отличия от вина.
Вообще, после Октябрьского переворота, эта страна9 полностью уничтожила всевозможную культуру, видимо, как проявление буржуазного образа жизни, поскольку у простонародья никогда никакой культуры и в помине не было. Коммунисты не ладили с культурой, поскольку культура неразрывна с предметами роскоши10, а это не вяжется с постулатами их учения. Ну какую-то кость надо было бросить собакам? Вот и бросили — насаждали книжную культуру. С одной стороны, книги, все-таки, можно было уровнять по цене, чтобы не было слишком дорогих и слишком дешевых, а, с другой стороны, книги, уводя человека от суровых реалий жизни в призрачный мир читаемого, отвлекали от насущных проблем, не давая задуматься над сиюминутным, заставляли жить придуманной, жизнью, чужими чувствами, по законам условной логики и, самое главное, навязывали чужое мнение.
