— Да, я люблю Миру! Люблю, и вас это не касается!
Чтобы дело приняло совсем уж никудышный оборот, прибежал брат Миры. Это Бузо его позвал, будь он неладен. Скроив зверскую мину и выпятив грудь, Мирин брат со всего размаху залепил мне пощечину.
— Я, кажется, предупреждал, чтоб ты не смел с моей сестрой шашни заводить! — И давай мне пинки отвешивать.
Все расступились. Только Мира стояла рядом и, прижав ладони к лицу, плакала.
Когда ее брат наконец убрался, к ней подошел Васе и сказал:
— Ну чего голосишь? Тебя, что ли, били? Мира взглянула на меня и опять зарыдала.
В довершение ко всему кто-то додумался разбудить тетю Анджу и доложить ей обо всем, что со мной стряслось.
— Больше уж я вас никуда водить не буду, — огорчилась учительница и велела привести осла.
Идея, подброшенная нам Коле, была быстро приведена в исполнение. На клочке земли, похожем на расстеленный у подножия холма зеленый ковер, закипела работа. Дело нашлось каждому: один таскал жерди, другой — ветки, третий добывал гвозди, солому, и всего за каких-нибудь три дня шалаши были готовы. Это были превосходные шалаши с дверями, окнами и крышей, а места в них хватало как раз для нас семерых. В случае необходимости там можно было даже пожить день-другой в свое удовольствие, переждать дождь, спрятаться от ветра или другой какой напасти. Но старались мы совсем не для этого, ради подобной ерунды мы бы пальцем о палец не ударили. Идея состояла в другом: открыть в шалашах лавки. И они открылись. Да такие, каких белый свет еще не видывал. В одну мы понатащили тыщу полезных мелочей и безделушек — от иголок и вязальных спиц до часов, служивших когда-то самым разнообразным целям: звонить, тикать, куковать на стенке или трястись в специальных кармашках на брюках. Были здесь и всевозможные консервные банки с пестрыми наклейками и надписями — читай их хоть целый день, все равно ничего не поймешь; бутылки разной высоты и толщины — одни из них умещались на ладони, другие можно было носить на плече на манер ружья; всякие там браслеты, колечки, ремешки, сережки, цепочки, пуговицы, перочинные ножички, расписные кувшины, свистульки, ручки от зонтов, подковы, шилья, колеса от тачек, ярмарочные трещотки… Легче сказать, чего не было.
Стены, окна, углы и столы второй лавки были увешаны и уставлены вещами совсем иного толка, вызывавшими оторопь и восхищение у всех, кто сюда входил. Это были разные по величине и исполнению картинки и фотографии, обертки от шоколадных конфет и вырезки из газет и журналов; рождественские и пасхальные ангелочки и святые угодники красовались здесь вперемежку с отцом Калчо в бытность его солдатом, с братом Танаса, с матерью Васе, когда она была невестой, и, конечно же, с моим дедом, обнявшим бочонок вина.
Все, что было выставлено на обозрение, продавалось почти даром: за печеные яблоки и тыкву, пригоршню сахарного песка, медную монетку, вареную картофелину, маринованный перец и прочую пустяковину. Яркие надписи над входом лавки лаконично сообщали: «ДАЙ — НА!» и «БЕРУ — БЕРИ!».
Не успеют, бывало, закончиться уроки, а к нам уже валом валят покупатели. Вся школа у нас перебывала. Шум, гам, давка… Будь наша команда хоть в два раза больше, пожалуй что, и тогда нам бы не навести маломальского порядка. Одни торгуют, другие безотлучно сторожат у входа, готовые в лепешку расшибиться, а не дать проникнуть в лавку никому из шайки Бузо.
Бузовцы кружили возле шалашей, прикидываясь, будто что-то потеряли, или кричали благим матом, что их якобы надули. Мы отгоняли их пинками, и торговля шла без сучка без задоринки.
Но сегодня в школу прибежал взъерошенный Танас и, с трудом переводя дыхание, выпалил с порога:
— Все пропало!
— Да что случилось? — затормошил его Коле. — Выкладывай все по порядку.
— Плакали наши шалаши, — всхлипнул Танас.
— Что с ними? — всполошились мы.
— Бузо, чтоб ему провалиться, захватил их со своей оравой.
Злость и возмущение захлестнули нас.
— А вы с Васе где были, дрыхли, поди? — напустились мы на Танаса.
— Так ведь они как снег на голову свалились! Мне кое-как удалось вырваться, а Васе бузовцы связали. Налетели, выкинули из шалашей все, что под руку попалось, ужас сколько всего переломали. Потом расставили по полкам какую-то свою дребедень и вывески испоганили, на одной осталось только «ДАЙ», а на другой «БЕРУ». Марко велели догнать меня, но тот разлегся на травке и говорит: «Была охота ноги ломать! Пусть убирается подобру-поздорову». А Бузо гоготал мне вослед: «Беги, доложи своим! То-то радости будет. Обещал я, что все здесь в пух и прах разнесу — по-моему вышло. А ежели что не так, милости просим в гости».
