Но тут крылись и подводные камни. Общеобразовательные предметы велись кое-как. Учителя работали в основном на тех, кто имеет хоть какую-то соображалку, и тянуть остальных не собирались. Мне же, дитю советского образования, подобное казалось диким. Мои учителя разжевывали материал так, что его запоминал даже закоренелый троечник. И класс работал весь, а не только хорошисты и отличники.
Почему я вдруг заговорила об образовании? Да потому что эта гребаная математичка меня заколебала!!! У неё, видите ли, подозрения на то, что Гарри списывает. Конечно, дура, он списывает! Каждый день списывает у меня, а я ему даю списывать с умом — объясняю правило от и до и еще заставляю решить что-нибудь дополнительно. Потому что он дома домашку не делает.
— Значит так, Гарри, не сегодня-завтра она устроит тебе проверочную работу. И твоя задача — решить её хотя бы на хорошо.
— Меня Дурсли будут ругать, если они увидят отметки лучше, чем у Дадли!
Я с жалостью поглядела на ребенка. Да даже я, в прошлом законченная хорошистка, знала, что у порядочного троечника должно быть два дневника: для школы и для родителей. А табель подделать — вообще раз плюнуть. Стащить чистый бланк, шлепнуть печать, и рисуй себе оценки, какие душа пожелает!
— Поттер, ты олень! Пойми, это твоё будущее и твои мозги, — я объясняла ребенку с бесконечным терпением своей классной руководительницы. — Ты не будешь жить с Дурслями вечно, ты когда-нибудь вырастешь и уедешь от них. И вот тогда у тебя встанет проблема с работой. Пойдешь ты в колледж, а там поглядят на твои оценки и скажут: «Да ты, дружок, глупый. Чего тебе здесь делать?» И будешь ты всю жизнь уборщиком в Макдональдсе. Потому что только это ты и умеешь.
— Я не глупый! И я не буду уборщиком в Макдональдсе!
— Да как сказать. Ведь во всех твоих табелях будут стоять низкие оценки. Потому что это устраивает Дурслей. А ты же не хочешь быть таким, каким хотят тебя видеть Дурсли?
Гарри определенно не хотел. И идею с кражей бланков он от всей души одобрил.
Ну, что сказать? С кражей чистых бланков мы обломались. Их печатали на компьютере. Поэтому мне пришлось залезть в программу (какое счастье, что я жил в двадцать первом веке!) и распечатать табель Гарри с прошлого месяца, поменяв даты и некоторые оценки. Времени мне хватило, чтобы распечатать табелей на все оставшиеся месяцы. И печать успела шлепнуть.
Теперь Гарри может с чистой совестью учиться спокойно. А молчание Дадли я купила. Пироженкой и нехилой затрещиной после первой его попытки нас сдать.
Глава 2. Первые сто фунтов и письма
— …Еще немного, еще чуть-чуть. Последний бой — он трудный самый. А я в Россию, домой хочу — я так давно не видел маму! А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму!
Я неторопливо резала вареную свёклу, пока Эмили следила за поджаркой. Рядом в кастрюле варились свиные ребра. Был чудесный летний день, и я решила побаловать себя и Стоунов настоящим украинским борщом. Эмили к новому блюду отнеслась с интересом и взялась за мной приглядывать, скорее для очистки совести, чем для настоящего контроля. Она привыкла, что я с девяти лет готовлю сама. Я даже сборник кулинарных рецептов мировой кухни купила, для отвода глаз.
Я лежу в коме уже три года. Точнее, это здесь прошло три года. Сколько прошло в реальности, мне неведомо: это могут быть как три секунды, так и три десятка лет. Несколько раз я безуспешно пыталась проснуться: резала вены, глотала таблетки и прыгала с крыши школы — но каждый раз мое подсознание в виде Стоунов и врачей затаскивало меня назад. В конце концов, я плюнула на всё и честно всем заявила, что лежу в коме и всё вокруг — плод моего больного воображения. Стоуны тогда очень пожалели, что взяли меня. Оказывается, это очень весело — беседовать с воображаемым психиатром и доказывать ему, что я женщина, а его вообще нет. Красочное описание ПМС, решенные логарифмы и женская логика в исполнении маленького мальчика впечатлили мистера МакКлауда настолько, что мне чуть не влепили диагноз «расщепление личности». Но я решила, что провести всю кому в психиатрической клинике — не самая лучшая затея.
