Причин такого совпадения может быть две: или дядя Толя был в прошлой жизни Регулусом, или… или это все-таки кома.
Я захихикал, слыша тихий шелест шифера на поехавшей крыше. Давненько меня не накрывало это чувство нереальности…
— Эй, ты чего? — довольно-таки осторожно спросил Сириус.
Я схватил свежий тост, отправил его в рот и яростно заработал челюстями, запил чаем. Нет! Никаких мыслей на эту тему, никаких воспоминаний и самокопаний. Кома не кома — без разницы. Я живу здесь и сейчас, мыслю, следовательно, и существую. Всё вокруг последовательно и логично настолько, насколько может быть логична реальность с магией. Люди живут своей жизнью. Всё нормально. Мне не нужно причинять себе боль.
— Профессор Снейп никогда не говорил мне, что я ем тосты как Регулус Блэк, — схватился мозг за спасительную мысль.
— Насколько я помню, они никогда не сидели в Большом зале рядом и не дружили.
А, ну да. Слизеринцы же сидят курсами, а Регулус был младше на год. Откуда Северусу знать о его привычках, если они общались только по учебе?
— Так что, поговоришь со старухой? — повторил Сириус. — Учти, она угрожала обрушить крышу дома, если ты к ней не подойдешь.
Да, покойная маменька Блэка вполне может это сделать. Я тяжело вздохнул, допил чай и встал.
— Ладно.
Сириус просиял и вскочил следом.
— Отлично! Я постою на стреме!
Это же надо, как его маменька достала…
Я снова вздохнул и неохотно вышел из столовой. При виде темного коридора на меня накатила тоска. Что сказать? О чем вообще можно говорить с портретом?
Сириус нетерпеливо подпрыгивал за спиной, дыша в затылок и подталкивая. Он дотолкал меня до портрета, подмигнул и замахал волшебной палочкой. Стены дома вздрогнули, как-то странно лязгнуло. У меня возникло отчетливое ощущение, что коридор напрочь отрезало от всего остального мира, выкинуло за пределы планеты и теперь за стенами царит холодный космический вакуум.
Я нервно схватился за карман с ящерицей и застегнул цепочку на шее как раз в тот момент, когда темные бархатные портьеры разъехались и на меня взглянула Вальбурга Блэк.
— Значит, это ты, — промолвила она, медленно роняя слова.
Я молча склонил голову в приветствии.
Портрет был очень реалистичный. Выполненный в полный рост, он создавал ощущение окна, за которым стоит старуха. Ну, как старуха? Когда-то красивая, побитая жизнью высокая сухопарая женщина с прямой спиной. Черный чепец добавлял ей возраста, траурное платье сливалось с простым темным фоном. В глаза бросилось единственное яркое пятно — крупная блестящая серебряная брошь с гербом Блэков на воротнике. Знакомая, кстати, брошь. Попадалась при уборке?
Я смотрел на брошь, Вальбурга смотрела на меня. Молчание затягивалось.
— Смотри в глаза, мальчик, — приказала леди Блэк.
Я медленно поднял взгляд на её лицо. Она смотрела так пристально, словно хотела увидеть душу. Н-да… Вот он, источник жизни и волшебства дома. Здравствуй, хранительница. Не ушла после смерти, осталась ждать наследников, да только не учла, что вместе со старшим сыном заявится толпа придурков и воров. И уйти уже нельзя — стены будут держать до тех пор, пока не разрушится фундамент. Сама себя заточила. Почему только в картине сидишь? Ведь по дому хранитель может перемещаться вполне свободно. Или… Портьеры вовсе не тряпка с заглушающими чарами?
— Молчишь… Разве тебе нечего сказать мне? — пафосно возвестила Вальбурга.
— Что вы хотите услышать, леди Блэк?
По губам Вальбурги скользнула горькая усмешка.
— Леди Блэк… Значит, забыл меня. А ведь был таким любящим и послушным сыном.
Изнутри поднялась волна глухого раздражения. Да как она смеет меня упрекать? Выгнала одного сына из дома, а второй погиб из-за её идиотских убеждений! И всё, нет больше гордых Блэков! По её милости все кончились! Даже с ролью хранительницы — и то не справляется! Домовика убили, родовые ценности растащили, всякий сброд шатается, где хочет.
— Ваш сын, леди Блэк, выпил яд и был утащен инферналами на дно подземного озера, — вздернул я подбородок. — Он отказался от нацистских идей и от службы вашему обожаемому лорду.
Сириус, до этого молча подпирающий косяк рядом с портретом, вздрогнул и прикрыл глаза. Вальбурга отшатнулась. Если бы портреты умели бледнеть, она стала бы белой как мел. Лицо перекосило.
