Пару секунд Вера лежала неподвижно, потом со всхлипом втянула в себя воздух и зашлась в тяжелом непрекращающемся кашле. Возвращаться к жизни оказалось куда мучительней, и она все кашляла и кашляла, сплевывая осевшую на языке горечь, и никак не могла остановиться. Горло горело огнем. Девушка бессильно откинулась на спину, глотая воздух, потом перекатилась на бок и свернулась в комочек. Мало помалу до ее слуха стали долетать обрывки разговора. Велся он практически рядом, но Вера почти не разбирала слов – краем сознания она отметила, что одним из собеседников был Обломенский, но голос второго, низкий и дребезжащий, был ей незнаком.
Она с трудом повернула голову и открыла глаза. В поле зрения обозначились две пары ног, которые (как выяснилось при более внимательном рассмотрении) принадлежали мужчинам, ходившим вокруг покореженного стола и разговаривавшим на повышенных тонах. В слабом свете чудом уцелевшей лампы было видно, что Обломенский стоит, засунув руки в карманы шорт, и покачивается с пятки на носок, кидая фразы издевательски небрежным тоном; его собеседник склонился над замершим хронотроном, и Вера могла разглядеть только его затылок. Очевидно, он был уже далеко не молод, высокого роста и очень худой, одежда болталась на нем как на вешалке. Плечи острыми углами торчали над согнутой спиной, а позвоночник выпирал так, что можно было пересчитать все позвонки даже под плотной рубашкой. Костлявые руки с длинными растопыренными пальцами казались девушке лапами хищной птицы.
Говорил он по-русски и довольно чисто, но странно растягивал слова и иногда начинал спотыкаться на простых фразах.
– Как это понимать? – мужчина, тряся головой, повернулся к Обломенскому, и Вера узнала человека, чей портрет до сих пор лежал у нее в сумке. – Кто позволил тебе самоуправствовать? Как ты посмел взять Колос?
– А что такого?
– Я тебе повторял ни один раз, чтобы ты не сметь… не смел этого делать. А ты посмел!
– Ну и что?
Старик всплеснул руками.
– Как ты можешь называть себя сыном Хроноса? То, что ты делаешь, abusus est*… так нельзя! Я не для этого тебя учил.
– Ай, ладно, я это сто раз слышал…
– Послушай в сто первый! Мало того, что ты ставишь недозволенный эксперименты – ты делаешь это у меня. Ты же знаешь, как трудно поддерживать равновесие вне временного потока, но при этом делаешь все, чтобы его нарушить! Малейшее смещение, и мы окажемся, Бог знает где! Прекрати свои опыты! Прекрати, я тебя прошу! Зачем ты опять взял Колос? Не трогай его, оставь в покое! Ты же знаешь, сколько усилий я приложить… приклал, чтобы вернуть его. И вот сейчас, когда цель достигнута, Александр, ты хочешь все разрушить. Последний раз прошу тебя – остановись. Или ты вынудишь меня принять меры…
– Ладно, ладно… – покладисто отозвался Обломенский, поднимая руки в примиряющем жесте. – Больше не буду. Извините.
– Хорошо. Я надеяться… буду надеяться, что ты сдержишь слово. А сейчас убери здесь все и верни Колос в шкатулку.
Старик обернулся и увидел скорчившуюся у стены Веру. Некоторое время он хмуро разглядывал девушку, потом ткнул костлявым пальцем в ее сторону и спросил:
– Qui est?**
Обломенский повернул голову.
– Герр лернер, я вашего мертвого языка не разумею.
– Что это? Кто это? Что она здесь делает? – все больше волнуясь, повторил Никифор.
– А, вы про нее… Ну так бы сразу и сказали.
– Александр, не будь шутом!
– Что вы, что вы! Я со всей серьезностью… А это Вера, вы ж ее знаете.
– Я знаю ее, я ее знаю! – раздраженно выкрикнул старик. – Поэтому спрашиваю, откуда она здесь?
– Так в гости пришла.
– Что? Что? Как пришла? Как могла?…
– Запросто, не хуже нас с вами.
На Никифора было жалко смотреть. Он не мог вымолвить ни слова и только трясся, по-прежнему указывая на девушку дрожащей рукой.
– Это ты!… – наконец выпалил он, с ненавистью глядя на улыбающегося ученика. – Ты ее привел!
– Неправда, – делано обиделся тот.
– Не ври! Я знать… это ты! Ты это делать… делал специально! Мне назло!
– При всем уважении – нет. Мне вас злить резона нет. А потом, что тут такого? Ну, пришла девушка в гости, ну, захотелось ей посмотреть, как мы живем, и что? Это ж Вера, она такая же, как мы. Почти родственница… И заметьте, герр лернер, ее никто не учил, а она уже выходит за пределы времени. Что вы на это скажете? Талантище! Я думаю, не хуже вашей византийской подружки…
