Время от времени он склонялся к самому уху Амалии. «Ни у одного мужчины в этой комнате нет такой красивой жены, как у меня, — прошептал он в самом начале. — Ты понимаешь, они все говорят об этом».
«Разве кто-нибудь устраивал в твою честь такой прием? Все для тебя, — прошептал он несколько минут спустя, — и конечно же для меня». Она, как сомнамбула, позволяла его руке направлять себя. Я весь извелся от желания услышать ее голос, но Амалия продолжала молчать. При встрече с новым гостем ее лицо немного смягчалось, а потом снова превращалось в застывшую маску.
Я взял бокал шампанского и прикрыл им лицо — это было все равно что прятаться за молодым побегом дерева. Я шел за ней всего в нескольких шагах. Покачивая перед собой бокалом, я, не отрываясь, смотрел на нее. Ее муж был занят разговором и не глядел в мою сторону, и я наконец смог обратить на себя ее внимание. Наши глаза снова встретились, в первый раз с тех пор, как мы были детьми. Моя кровь стала горячее на десять градусов.
Ее глаза не выразили ничего. Она не узнала меня. Перед ней стоял незнакомец.
Ведь это же я! — чуть не закричал я. Мы были любовниками столько ночей! Но, сделав так, я потерял бы ее снова. Вместо этого я улыбнулся. Изогнулся. Склонил голову. Она покраснела и отвернулась.
— Да не эту, болван ты этакий, — зашептал мне на ухо мой учитель, внезапно оказавшийся у меня за спиной. — Эта предназначена для самых умелых охотников. Во-первых, тебе не на что надеяться. Такая женщина не станет даже говорить с тобой. Во-вторых, — прошептал он, — если его мать, графиня Риша, заметит, как ты смотришь на ее бриллианты, она тебе глаза вырвет.
Я начал умолять своего хозяина, чтобы он представил меня ей, но он отрицательно покачал головой и цокнул языком:
— Могу сказать, что, по крайней мере, у тебя неплохой вкус. Она действительно самая желанная добыча в этой зале. Но даже не думай об этом. Она не для тебя. — Гуаданьи снова улыбнулся Амалии. — Хотя, возможно, когда настанет время, я покажу тебе, как это делается. Но не сейчас. Сейчас настало время нанести удар.
Он помчался по комнате, и это целеустремленное движение стало для всех сигналом о его намерениях. Толпа задохнулась от восторга и собралась вокруг клавесина, стоявшего в конце залы. Появился сам Глюк и сел за клавиши.
Бальная зала наполнилась шорохом шаркающих ног и шелестом ткани, среди собиравшейся публики раздавались выкрики: «Гуаданьи! Он будет петь!» Я на мгновение закрыл глаза, чтобы отстраниться от всего этого. В этой бальной зале для меня существовал только один человек, и он хранил молчание.
Едва Гуаданьи начал арию «Armida dispietata!» из «Ринальдо»[59], я спустился с лестницы и присоединился к толпе. Начал проталкиваться сквозь нее. Пихал локтями в спины дам, останавливался перед сутулыми генералами, дергал за чьи-то рукава. Мне было все равно, люди это или деревья в лесу.
Потом я снова оказался позади нее, так близко, что мог поцеловать в затылок. Ее муж — он был почти так же высок ростом, как и я, — стоял рядом с ней, но они не касались друг друга. Я закрыл глаза. В ее шее я услышал едва слышный отклик на пение Гуаданьи. Мне пришлось очень сильно собраться, чтобы удержать этот звук, и я ухватился за него, овладевая ею.
Но тогда у меня ничего не вышло. Голос Гуаданьи был слишком слаб. Он играл с этим телом слишком неумело, и тогда я открыл свое горло, немного, на волосок. И издал тишайший звук. Из-за музыки никто его не услышал, но этот слабый звук приласкал ее. Он коснулся длинных, узких мышц ее предплечий, и ее руки слегка вывернулись наружу, как расправляющиеся крылья. Она вздохнула. В первый раз за эту ночь ее дыхание стало глубже, и я услышал, что она стала воспринимать пение Гуаданьи. Я раскрепостил ее. Она зазвучала.
А потом она заплакала. Из ее груди вместе с выдохом вырвалось рыдание. Она приложила к губам палец, но все равно не смогла сдержать тихий стон, который заставил сжаться мое сердце. Печаль, которая копилась в ней — ее тело было так зажато! — высвободилась благодаря зазвучавшей в нас музыке. Наконец она не выдержала. Расталкивая толпу, она, захромав, бросилась прочь из комнаты.
