Наконец в четыре прибыл Гуаданьи. Я вскочил, чтобы поздороваться с ним, но он промчался мимо меня и остальных. Он желал видеть только сцену.
— Да, — пробормотал он, когда Тассо зажег в Подземном царстве красные огни. — Хмм… Да.
Затем Гуаданьи закрыл глаза, и мы все стали наблюдать за тем, как он, раскачиваясь, движется по проходу между кресел, как будто вызывая в мыслях картины будущей оперы. Когда Гуаданьи открыл глаза и кивнул, все остальные кивнули ему в ответ. Затем он взобрался на сцену и сделал по ней несколько кругов. Махнул рукой, следуя мелодии, звучавшей в его голове, и четыре престарелых господина удовлетворенно хмыкнули.
— А теперь дайте мне поля, — приказал Гуаданьи.
Я услышал, как Тассо стремительно пробежал в своем подземелье. Упал задник, по бокам сцены опустились новые кулисы, огненное мерцание сменилось светом вечернего солнца.
Гуаданьи медленно обернулся и покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Нет.
— Что не так? — спросил Куальо, словно смиренный слуга у государя.
— Вот это все — не так, — произнес Гуаданьи.
Он махнул рукой и отвернулся от прекрасных картин, как будто ему невыносимо было смотреть на них.
— А как не так? — взмолился Куальо, подходя к сцене, но Гуаданьи быстро с нее спустился и промчался мимо Куальо по центральному проходу. Художник крикнул вслед удалявшемуся певцу: — Что не так-то?
Гуаданьи остановился, но не повернулся к нему. Покачал головой.
— Я пою, — тихо произнес он. И взглянул через плечо куда-то в сторону Куальо: — Ты рисуешь. — И твердым шагом пошел к выходу.
Глюк окликнул его:
— Вы не хотите посмотреть все остальное: Грецию? Замок?
Гуаданьи не остановился.
— Не сегодня, — ответил он безучастно. — Не сегодня.
— Но когда же? — В голосе Глюка появилось отчаяние. — Времени для внесения изменений остается все меньше и меньше.
Но Гуаданьи, казалось, не расслышал вопроса. Он направился в фойе. Тут я вышел из тени и встал у него на пути.
— Вы не будете петь? — спросил я его.
Однако он не остановился, и мне пришлось отпрыгнуть назад, чтобы не столкнуться с ним. Я споткнулся о кресла и упал на пол. И на одно, заставившее мое сердце сжаться, мгновение мне показалось, что его предложение, сделанное прошлой ночью, было всего лишь жестокой шуткой.
Гуаданьи внимательно посмотрел мне в лицо, досадуя, что его задержали.
— А! — наконец воскликнул он, и внезапно появившаяся на его лице улыбка растопила мой страх. — Наш швейцарский музико! — Он взял меня за руку и осторожно оттащил от двери, чтобы открыть ее. — Петь? Сегодня? — Он презрительно фыркнул. — Нет, ни сегодня. Ни завтра. Ни на следующей неделе. В конце сентября, возможно. А возможно, что и в октябре. — Он хитро кивнул в сторону мужчин, все еще смотревших ему вслед: — Мой первый урок тебе: никогда не давай им всего, что они хотят, или они сожрут тебя, как клецку. Никогда не позволяй им думать, что они приручили тебя, mio fratello[47]. Никогда. — Он увлек меня и небольшое фойе и ущипнул за руку: — Храбрый охотничий пес, как только его обрежут, тихо лежит в углу. Putroppo[48], именно такими большинство из нас и становится. Перед обедом щекочем принцессу нашим пением, чтобы пить ее вино, а после обеда щекочем ее своими пальчиками, чтобы лечь с ней в пуховую постель… — Гуаданьи покачал головой и поднял палец к моему носу: — Я не такой. Когда герцогиня просит меня спеть для нее — я болен. Это часть охоты. А для того, кто не может убивать, сам процесс охоты — это все. Пойдем. — И он повел меня к выходу.
Сквозь толстые дубовые двери до меня донеслись звуки голодной толпы: кто-то скреб пальцами по дереву, женщины рычали друг на друга, чьи-то голоса кричали: Gaetano, mio Gaetano! Четыре солдата стояли наготове, чтобы защитить нас.
— Позволь им коснуться тебя, — наставлял меня Гуаданьи. — Но никогда не позволяй в себя вцепиться.
Он кивнул, и двери распахнулись.
Женщины и мужчины, ждавшие на улице, были совсем не крестьянами, с которыми я делил кров на набережной. На женщинах были великолепные платья. На их шеях сверкало золото и бриллианты чистой воды. Позади них выстроились в линию кареты, из которых, скрываясь за кружевными занавесками, выглядывали дамы, принадлежавшие к самым высшим кругам общества.