За пять лет он только один-единственный раз дрогнул и в сердце его закралось сомнение. Это произошло прошлой осенью, когда около железнодорожной станции у села Киштеле бетяры остановили поезд. Пишта и по сей день точно не знает, как все получилось тогда с тем злополучным поездом, потому что сидел в засаде довольно далеко от железнодорожного полотна, в поле. Одно ему было известно, что налет бетяров не удался. Поезд, правда, они остановили, но неожиданно нагрянули солдаты и бетярам пришлось спасаться бегством. На следующий день рассеянный отряд бетяров удалось собрать на одном из степных хуторов. Пишта впервые увидел своего вожака Шандора Рожу растерянным и подавленным. Правда, Пиште не так уж часто приходилось заниматься разбоем. Небольшая дружина молодцов, к которой он примкнул, действовала вполне самостоятельно. Только в исключительных случаях, когда бетярам предстояло крупное дело, дружину призывали на подмогу.
Интересно, заметили ли остальные бетяры, как изменился их вожак. Пиште его удрученный блуждающий взгляд сказал о многом — он был красноречивее всяких слов. Парню казалось, будто взгляд атамана выражал и его собственное душевное смятение. Пишта вырос среди лошадей, волов, коров, и к каждой животине, чужая она или своя, паслась в степях под Киштелеком или Орошхазой, он питал искреннюю привязанность. Допустимо ли угонять скот? А почему бы и нет? Пишта не видел в этом особого греха. А вот напасть на неведомое железное чудище, пожалуй, было делом запретным. И что бы там ни говорили умники насчет этой колдовской машины, ясно одно — без воли всевышнего здесь не обошлось. А может, и сам черт вмешался… Недаром же у них с этим налетом ничего не вышло…
Уже тогда внутренний голос подсказал Пиште, что вольной жизни бетяров приходит конец. Нет, не нынешней ночью, а еще в тот памятный день закралась в голову парня мысль покинуть бетяров. И вот теперь, вспомнив смятенный взгляд атамана, Пишта готов был поверить, что Шандор Рожа и впрямь добровольно явился в сегедский острог…
Занималось утро, когда Пишта добрался до дома. Молочно-белый туман, который всегда зимой по утрам недвижно лежал на равнине, делал первые попытки подняться ввысь, как окоченевшая от холода исполинская птица, которая хлопает крыльями, надеясь взлететь, но окружающие ее дома, изгороди, ветви деревьев и колодезные журавли хватают ее за перья и тянут вниз.
В изумленных глазах домочадцев Пишта прочитал не только радость, вызванную его возвращением, но и испуг. Так бывало всегда, когда он внезапно являлся домой. Его и на этот раз не стали расспрашивать, где он скитался, что делал, надолго ли вернулся. Все с опаской поглядывали на дверь, не войдет ли кто еще за ним следом… Кроме отца с матерью, здесь, в отчем доме, сейчас жили старшие и младшие Пиштины братья и сестры. К Новому году, закончив поденную работу у помещика, они возвращались домой. За эти годы семья не убавилась, только изменилась: одни ушли из дому, другие пришли. Сестра Юлишка успела выйти замуж, а младший брат Шандор привел в дом молодую жену. Вся семья теснилась в сенях. На полу валялись овчинные тулупы, полушубки, которые еще не были убраны с ночи.
«А кто же там лежит в углу? Уж не дедушка ли из мертвых воскрес?» — подумал Пишта.
— Это дядя Мишка, — перехватила его взгляд мать, кивая в сторону старика Шебештьена. — Нынче приютили…
«Надо же! Видно, не могут обойтись без стариков в доме. Когда дедушка доживал свой век, вечно на него ворчали, а стоило ему на тот свет отправиться, как приютили другого».
Престранным человеком был этот дед Шебештьен, он, пожалуй, самый старый во всем селе. Еще в ту пору, когда Пишта был совсем маленьким, у дяди Мишки на всем белом свете не было близкой души. Этот древний старик хранил в памяти историю села по меньшей мере за целое столетие, помнил всех своих односельчан, когда-либо за это время живших здесь, досконально знал родословную каждого и каждое событие в жизни людей, чей прах уже десятилетиями покоился на погосте. Он умел так живо и интересно о них рассказывать, словно виделся с ними не далее как вчера. Старик поселялся то в одном семействе, то в другом и, если уж основательно надоедал кому-то или самому становилось в тягость очередное пристанище, тут же находил новых родственников, приводя в доказательство своего дальнего родства с ними убедительные доводы.
