Майкл знал Ника Фоли давно. Необычным было их знакомство, и обстоятельства его другим членам имберской общины известны не были. Майкл не разделял уверенности Джеймса в том, что suppressio veri равносильно suggestio falsi [18]. Впервые он встретил Ника лет четырнадцать назад, Ник тогда был четырнадцатилетним школьником, а Майкл — начинающим школьным учителем, в ту пору ему было двадцать пять лет, и он надеялся получить сан священника. В свои двадцать пять Майкл уже понимал, что он, что называется, извращенец. Совратили его в школе, когда ему было четырнадцать, и за школьные годы он пережил два гомосексуальных романа, которые и по сию пору оставались в числе самых сильных потрясений в его жизни. По более зрелом размышлении он перешел к общепринятой точке зрения на такого рода отклонения. И когда поступил в университет, искал всяческой возможности сойтись с представительницами иного пола. Но обнаружил, что женщины его не волнуют, и на второй год студенческой жизни начал потихоньку скатываться в компанию тех, чьи наклонности не отличались от его собственных. То, что было привычным для этого круга, вскоре и ему вновь стало казаться дозволенным.
В течение всего этого времени Майкл — как и со времени первого причастия — не переставал быть страстным, хоть и не всегда последовательным приверженцем англиканской церкви. Ему и в голову не приходило, что религиозные убеждения могут вступить в конфликт с его сексуальными наклонностями. Более того, каким-то непостижимым образом они питались одним, глубоко сокрытым источником, и, смутно догадываясь об этом, он намеренно закрывал на это глаза. Но к исходу студенческой жизни, когда помыслы о сане приняли более конкретные очертания, у Майкла будто пелена с глаз упала, и ему открылась вся зыбкость его положения. До этого он время от времени ходил к причастию. Теперь ему казалось невероятным, что он смел приблизиться к столу для причащающихся. Привязанностям своим он не изменил, но причащаться перестал и пребывал в смятении, отчаянно предаваясь пока тому, что теперь считал самым страшным своим грехом. Даже укоренившаяся в нем тяга к религии, даже любовь к Богу казались ему в самой сути своей порочными. Немного погодя, правда, не без помощи священника, которому он открылся, здоровое начало в нем восторжествовало. Он распростился с тем, что ныне считал уже своим пороком, и вернулся к религиозным обрядам.
Переворот, на который он решился, проходил на удивленье безболезненно. Из Кембриджа он уезжал иным — обуздавшим свои страсти и, как ему представлялось, исцеленным. Далеко позади остались и дни безразличия, и дни покаяния. Прежние любовные истории теперь казались etourderies [19] юности. Майкл вступал в жизнь, сознавая, что наклонностей его уже не изменить, но он был твердо уверен, что потакать им ни за что не станет — не позволят те жесткие моральные принципы, которые он отныне исповедовал. Из духовного кризиса он вышел победителем. Теперь, преклоняя колени для молитвы, он не мучился чувством вины или страха, которые прежде душили его, лишали способности обратиться к Богу и превращали молитву в сумятицу душевных порывов. О себе он думал как-то отрешенно и без тревоги, уповая на то, что любовь к Богу пустила в нем корни более глубокие, нежели причуды его эгоистичного и непростительного греха, и потому грех этот непременно вытеснит. В будущее он смотрел с надеждой.
Окончив Кембридж, он год провел за границей, учительствовал в швейцарской школе, затем вернулся, получил в закрытой школе для мальчиков место преподавателя шестого класса. Работа пришлась ему по душе, спорилась, но минул год, и он твердо решил стать священником. Он переговорил кое с кем, в том числе и с епископом, и было решено, что год еще он проработает в школе, попутно изучая теологию, а потом поступит в духовную академию. Радости Майкла не было предела.
