Старший жрец еще малость медлил на первой ступени, умиротворяя свое лицо и мысли, понеже было недопустимо войти в капище, в коем когда-то обитали сами Боги, с гневливыми устремлениями, а засим начал свое неторопливое восхождение и тотчас позадь него резво дернувшись, поспешила удалиться с мостовой карета. И тогда вслед за Липоксай Ягы стали подыматься восемь жрецов, носящих величание ведунов. Старший жрец был уже взрослым мужчиной, хотя про него точнее будет сказать, все поколь еще молод. Высокий и крепкий в кости, несомненно, белокожий, Липоксай Ягы не был толстым, грузным, так как это запрещалось вообще в касте жрецов, и каралось изгнанием из нее… Изгнанием и как следствие лишением постоянного заработка. Вещун же и вовсе смотрелся вельми кремнястым, а руки его оголенные до плеч мускулисто-сильными. На низком, широком лице с крутым лбом и слабо выраженными надбровными дугами, с точно волнистой спинкой и круглым кончиком носа, Липоксай Ягы живописались крупные голубые очи, где нижние веки образовывали почти прямую линию. Он, как и все иные жрецы, не имел бороды и усов, або брился. А долгие светло-русые волосы с легким отливом золота были схвачены позадь головы в хвост. На обеих мочках его ушей висели на длинных золотых цепочках крупные белые алмазы, по лбу проходила плетеная серебряная в два пальца шириной цепь. Обряженный в широкую, золотистую одежу без рукавов, при том мешковато уходящую книзу так, что подол, данного кахали, касался полотна ступеней и скрывал стопы обутые в сандалии. Казалось сверху на кахали накинули плащ такой же золотой и проходящий подмышкой левой руки и по плечу правой, только не схваченный на груди, а пришитый к материи по грани. Право молвить, накидка в отличие от основного одеяния имела еще более долгий подол, понизу и вовсе будучи сквозным, каковой самую толику колыхаясь, плыл следом за вещуном ласкаясь со ступенями лестницы.
Липоксай Ягы неспешно восходил к проему капища, а вслед за ним, ровно на две ступени позади синхронно подымались ведуны, каковые несли в руках цветы, мед, масло и вино. Площадь промеж того медлительного восшествия наполнялась людьми, большей частью теми кто просто пришел вознести славление своим Богам, но были и те кто оставлял обок чаш со священным огнем, где дежурили два волхва, дары.
Старший жрец вскоре достиг небольшого пятачка, полукругом завершающего лестницу, и, остановившись на нем низко, достаточно низко для себя, поклонился. Он еще чуть-чуть находился в столь неподвижно-замершем состояние, склонив пред проемом голову, и точно ожидая разрешения войти вовнутрь, потом также неспешно, как проделывал и все дотоль, испрямился и вступил в само помещение. В храме уже в восьми чашах ярко горел огонь, и подле стояли восемь жрецов, обряженных в голубые одежи, наподобие кахали, но только без накидки.
Стоило только вступить в капище Липоксай Ягы, жрецы немедля преклонили головы. Во время жреческих обрядов было все предельно выверено, будто от той слаженности, что-то зависело. Освещаемое лучами подымающегося солнца и лепестками пляшущего в чашах огня на стенах капища, кажется, оживали изображенные сцены… И с тем зримо затрепетали уста Богов, закивали удлиненными головами белокожие альвы, яростно взмахнули мечами и молотами поросшие желтыми шевелюрами низкого росточка гомозули.
Липоксай Ягы подошел к золотой чаше, поместившийся в средине центральной постройки и остановился в двух шагах от нее, позадь него немедля сдержали поступь сопровождающие его ведуны, несущие в руках дары. Старший жрец, чье основное величание было вещун, видимо, в честь царицы белоглазых альвов Вещуньи Мудрой, резко… на этот раз резко вздел вверх обе руки и громко, торжественно басисто молвил:
– Славу творите дарицы во всем Богам нашим Расам! О, Небо – Отец Богов воспеваем тебе славу! Ибо ты есть Старший Бог из рода Зиждителей и как извечный родник творишь зримое и незримое, созидая саму жизнь, начало ее движения и ее конец! О, Бог Небо!
Одначе, Липоксай Ягы внезапно смолк, так как узрел, что на Золотой Чаше Даров, прежде под лучами, проникающими сквозь окна угловых построек и падающих прямо в недра ее, вызывая тем самым легохонькое, дымчатое сияние, разком заплясали крупные брызги полымя, будто и внутри, и снаружи зачинался огонь. Миг погодя Чаша и впрямь ярко занялась огнем, на ней горели не только стены, запылала и сама стойка, ножки поддерживающие ее. Лучистый свет теперь иной, не посылаемый солнцем, а отбрасываемый всего-навсе Чашей покрыл все пространство помещения. Он коснулся и впитался в сами стены, свод, окна, отчего нежданно вроде как воспламенилось и само здание храма, и в том сияние во всех направлениях задвигались, заплясали ярчайшие, крупные искры, немедля опалившие лица, волосы и одежды жрецов.
