— Оглядитесь, обнюхайтесь. Отвечайте, давно ли знакомы с моей подзащитной? На сей раз она в мужском виде несколько.
— Для конспирации, поняли? — подсказал прокурор.
— Я не знаком с ними. — Дырков ослаб — явно боялся Карлика.
— И вы далеки опознать, чей помет? — Адвокат Ювеналий Пол-Зла подмигнул прокурору пошевелившейся фигой.
— Никак нет-с! Не могу-с и не буду, мне мое звание не позволяет.
— А мы вас уже разжаловали до рядового, — выкрутился прокурор.
— А теперь и подавно заткнусь, — обиделся Дырков. — Я мамке про вас расскажу. Так, мол, и так. Издеваются. Жаль, я не помню фамилию мамки, у нее вторым браком другая…
— Похоже, свидетель ни ухом, ни рылом не ведает, что караулил, — облегченно шепнул адвокат Ювеналий Карлику.
— Правдивые патриотические показания Дырко́ва и Ды́ркова изобличают преступницу, — вспять повернул прокурор ход процесса.
19
Вода почти добралась Эн-тику до подбородка, когда в игрушечном зале потух свет, — по непроверенным данным, свет в зале не просто потух по-мирски, без скандала, но вычурно грохнул! Как если бы свет раскололся.
Сантехник Эн-тик впал в прострацию.
Лысые головы, словно глубинные бомбы на тумбах, исчезли в подводную мутность и погибли.
Нашлась, наконец, им вакансия смерти.
Лишь голова Графаилла чудом осталась.
И лишь голова гениальной актрисы чудом еще уцелела.
Плавают они поверху без якорей, — то удаляются в разные стороны, то потихоньку сближаются для столкновения, после которого следуют врозь, — каждая медленно следует собственным курсом.
Известный когда-то поэт Графаилл барахтается на волнах и выкачивает изо рта горизонтальные тонкие струйки.
Актриса, пронзенная болью, хохочет.
Знакомая боль от холодной воды бытия веселит эту даму.
В общем, искусство — бессмертно.
20
— Правдивые патриотические показания Дырко́ва и Ды́ркова целиком изобличили преступницу, — вспять повернул прокурор ход процесса. — Теперь ясно, зачем она высоко летала, мухлюя наделать с небес.
— Подумаешь, молния! — заявила какая-то шустрая тетка протест от имени заднего ряда. — Мы что, разве хуже? Мы тоже без оперения сами могли бы на небо, не будь у нас малых детей…
— Слышь, ты, свиногрызка, тише про мелких детей! — осек Илларион ересь и зависть. — А ты, прокурор, при свое.
— Показания Дырко́ва и Ды́ркова говорят нам о том, что преступница настолько скрытно работала против армейского плаца, что даже свидетелям не удалось обнаружить улик! — попер прокурор. — Это ли не усугубляет ее вину?
— Чертики в гробиках! — выругался на прокурора дружок Ювеналий, комкая пальцы.
Карлик, присутствуя здесь, не участвовал в этом судилище, в этом смешилище.
Человеку со своей правотой здесь опозориться можно.
Человеку, кто со своей правотой, малодушие здесь означает отказ от его правоты.
Карлик удивился, что думает о себе почему-то в третьем лице, — как о ком-то. Стало быть, его, то есть именно Карлика в третьем лице, видит кто-то другой, кто мыслится Карликом в первом лице.
Нет, не двойник его — Карлик давно с ним расстался.
Монарх отгадал настроение Карлика:
— Где твоя правота потерялась? А то накажи меня своей правотой.
— Зачем?
— А ради смеха попробуй.
— Господь уже наказал вас однажды, сделав таким.
— Это меня не Господь, а старик Балалайкин. Я после него такой нервный — как вепрь.
21
Внезапная боль у монарха во рту поселилась абсурдно — во время чихания пополудни.
Сперва было нечто — в новинку, потом оно вдруг — обнаглело, пошло, проникло сразу в обе скулы нарезвиться насквозь и врасплох испытать их на прочность и плотность и вызвать ярость Иллариона.
Перекошенный болью, монарх извелся метаться по кругу.
Монарх извергал оглашенные стоны.
— Боль! — орал он Андрюхе бешено. — Лови!..
— Кого?
— Кого поймаешь! Ее.
— Тут, извините, ничего нет. — Андрюха светил ему в рот фонарем интерьера.
— Нет? О, лицемер!..
— Я вашу полость одну только вижу порожнюю.
— Что делать? — орал он Андрюхе. — Лечи!..
— Выпейте водки, сядьте поближе к огню, все пройдет.
— Я непьющий…
— Вы некурящий…
— Да? Забыл.
И правда.
Коньяк и камин обуздали злодейку.
Действительно, боль отступила, когда монарх углубился мыслями в паранойю огня.
