Хотя чего я вру? Я просто по натуре кривляка, — кривляю я, значит, жопой, а сам думаю: может, оно и ничего, может, кто и скажет, что хоть он и кривляет жопой, а в общем-то он «клоун с разбитым сердцем» и, может, у него оттудова душа кричит; а кто и ничего не скажет, да хоть жопа понравится, и тем угодил; а кто и просто по жопе даст.
Впрочем, и здесь я кривляюсь; пытаюсь выставить мастурбацию как свальный грех. В балагане по крайней мере шумно. А это — так, писки-дриски, игры в пустоте.
Ну как? Развлек вас Лапенков? Потерпите, то ли еще будет!
Взглядываю в окно на двор, распухший от помоев, подхожу к зеркалу, надеваю белокурый, гладко расчесанный парик, сбриваю бороду и баки. Еще раз придирчиво осмотрев себя, спускаюсь вниз и, волнуясь, осторожно отворяю дверь на улицу. Сегодня у меня будет сумасшедший день.
ГОГОЛЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
(Сценарий мультипликационного фильма)
Асфальт пузырился. Зам. редактора журнала «Красная Нева» Мамаевич боролся с несварением желудка. Но желудок в значительно меньшей степени, чем приходившие на прием литераторы, поддавался предписаниям сверху.
Рабочий день истекал последними каплями пота. В коридоре оставался один посетитель, и Мамаевич, сидевший в редакторском кресле спиной к портрету Дзержинского, мог позволить себе несколько расслабиться. Результат был ошеломляющим: открытые настежь окна кабинета ничуть не способствовали воздухообмену, и, если бы не трудяга вентилятор, замредактора погиб бы от вони на своем посту. Спазмы на время отступили, и он нажал на кнопку, включив сирену и мигающую синюю лампочку в коридоре. Вошел посетитель. «Ишь, волосатый!» — подумал Мамаевич, а вслух сказал:
— Салют новому литпоколению! Увы, планы редакции выполнены на два года вперед, так что…
— Я только хочу забрать рукопись, — сказал посетитель.
— Фамилия? Имя? Отчество?
— Гоголь, Николай Васильевич.
— Название произведения?
— «Один день Ивана Иваныча»[26].
— А! Повесть о новых колхозных кадрах? Одну минуту!..
— Нет, это…
— Вспомнил! Новелла о передовиках производства? Где-то здесь. Одна из них…
Он достал увесистую пачку рукописей.
— Повесть о ссоре… — начал было вновь посетитель.
— Да, да, да! Вспоминаю. Рукопись вам выслана по почте.
— Я не оставлял своего домашнего адреса. Мне кажется, папка лежит в той корзинке…
— Действительно. — Мамаевич пролистал несколько страниц. — Послушайте! — воскликнул он. — Что это такое? Вы понимаете, над чем вы смеетесь? Вы знаете, что это издевательство над самым святым, что у нас есть, — отечественным судопроизводством? Вы догадываетесь, чем это пахнет?
Гоголь принюхался.
— Это пахнет принудлечением! — Мамаевич захлопнул папку. — Вопросов больше не имею. Можете идти.
Посетитель хотел еще что-то сказать, но из утробы замреда так грохануло, словно рассыпалась пирамида железных болванок.
— Каков наглец! — сказал замред, отдышавшись. — Жидовская морда! Работай с такими за гроши!..
Он похлопал по лысине батистовым платочком и снял телефонную трубку.
— Мамаевич… Тут, знаете ли, некий Гоггель появился, так я, знаете, на всякий случай… Не за что!..
Он бросил трубку и потянулся. «Что-то поделывает сейчас мой начальник Гноевич?»
Один из столпов «левого» искусства, Гробоедов, влетел в квартиру своего собрата по Перу, маэстро Гроболюбова, с резвостью начинающей поэтессы и чуть не опрокинул на скифский ковер бюстик Фомы Аквинского. Едва оправившись от волнения, он потряс какой-то сальной тетрадкой и возопил:
— Новый Кишкин на Руси!..
Но «крестный отец» русской писательской мысли не спешил с резюме; он неторопливо раскладывал на столике пасьянс из густющей своей бороды, что-то бормотал под нос, шевелил ушами и наконец произнес с добродушной лукавинкой в голосе:
— Так уж прямо и Кишкин?! Чуть только объявится из ряда вон незаурядное — вы сразу: Кишкин! Ну ладно, давайте сюда вашего Кишкина.
— Я осмелился, — сказал Гробоедов, — пригласить автора сюда. Он обещался к двум. Весьма занятная личность. В этой тетрадке всего лишь юношеский опус, немного свежей иронии. Видите первую фразу: «Славный пыжику Ивана Иваныча!»?.. Я с ним познакомился второго дни, и заинтересовал он меня изрядно. Фамилия его не то Гогаль, не то Гугель, у меня плохая память на еврейские фамилии… Сейчас он трудится над большой вещью, рабочее название — «Мертвые души». Ее он пока не показывает, говорит, что очень сыро. Но, надеюсь, вскоре посмакуем, полакомимся…
