В начале было нечто. Я вижу смутно в молочной пелене Времени, как бессчетные стаи нитеобразных существ устремляются по Реке Жизни к дельте. Одно из миллионов этих существ отмечено Его печатью. (Если взгляду моему доступна ретроспекция, то обладание оптическими достоинствами микроскопа тем более не причина для хвастовства.)
Итак, отмеченный Божьей печатью удалец переходит из дельты в устье и в новую дельту. А дальше? Не взрыв, но что?..
Между этими двумя моментами, между завтрашним рождением и вчерашней смертью, и пролетела, проползла моя жизнь. Ни длинная, ни короткая, ни веселая, ни грустная. Так, какая-то… Сама по себе.
Самый смешной парадокс Истории: мог бы и не родиться, а вот — живу, и даже умер. Бессильны властвовать собою. Этому не научишься, живи хоть сто веков. Кстати, о Вечности. Заглянем ей под юбку… Фу! Почтенная мадам не слишком чистоплотна… Кого здесь только нет?! Гении, как мандавошки, переползают друг через друга в теплых испарениях дешевого «Шипра». Пьяный в хламину Шекспир мочится на академическое собрание своих сочинений. Легкой струи вам, маэстро! Тут же Кант, как всегда в онанистическом угаре. Далее и вовсе знакомые лица — «блатники». «Здорово, Володя! И ты к нам?» Ну нет, поскорей бы на воздух!.. Адюльтер не состоялся.
А на нет и судна нет. Ходи под себя.
Но этого периода я своей жизни не помню. Ни в начале, ни в конце.
В начале было Слово. Но что это было за слово, одному Богу известно. Возможно, «лошадь». Возможно, «мама». Но не «синхрофазотрон» и не «Сталин». Слова, которыми я овладевал, чтобы общаться с миром, не удовлетворяли меня своей безликостью, и я произносил их по-своему, вкладывая в них особое ритуальное значение. Дураку понятно, что «масло» и «слясля» не одно и то же, но все-таки мне мазали «сляслей» хлеб, я окунал в нее палец, врачи рекомендовали ее в больших количествах. Я пил «млику» с «бякой» и не умер, наоборот, они шли мне на пользу. Но прикладное словотворчество не могло удовлетворить мой пытливый разум; не знакомый с основами общей семантики, он тщился выдумать нечто более грандиозное и всеохватывающее. Например, «кену». Неважно, что это означало, главное, «кена» дала толчок «рене». Но и «рена» не осталась одинокой. «Бена» была ее родной дочерью — и далеко не бесплодной. От нее пошли и иные колена. «Дена» родила «сену», «сена» родила «хену», «хена» родила «пьену», «пьена» родила «гиену», «гиена» родила «бернину», «бернина» родила «лябниду», «лябнида» родила «блядиду», «блядида» родила «блядаку», «блядака» родила «кундака», «кундак» родил «жмудака», «жмудак» родил «бардака», «бардак» родил «булдака», «булдак» — «варгака», «варгак» — «рогака», «рогак» — почему-то «карнизу», «карниза» — «слизу», «слиза» — «мантерапуку», «мантерапука» — «сругалукту», «сругалукта» — «прим-бамфигуку», «примбамфигука» разрешилась от бремени «миньхуя-конькою», чей подвиг будет воспет в веках; она произвела на свет «плембартачкстуфпрингальтукийшснейфтимазодассрикапунгадлейбнихошкевттрувдайящмингацрувыайскондлевхамундочеризеужвортэдиксаблюхуйнооморэнветцельрамньъбюстмяиваунг…»ну и так далее. Песнь освобожденного Логоса. Реквием павшим борцам за независимость «слясли».
С космогонией вроде покончено. До того как наступит первобытно-общинный строй, два слова о бане.
Я обращаюсь к пионерам, не посвященным в тайну санузлов, к тем, кто рос под боевые кличи кухонных баталий, к вам, скваттеры квадратных дюймов, с рубцами на висках от конфорок, — помните ли вы баню?..
Кто захотел бы все понять у людей, тот должен бы был пойти в баню! Малыш, невидимой нитью связанный с пупом матери, вышагивает рядом с ней в свою первую парилку.
— Куда вы его тащите?.. Здоровый мужик. Нечего ему тут делать!
— Ну что вы! Он еще ничего не понимает…
А понять не легко. Среди укутанных паром мясных пирамид тоненькая девочка раздражает пальцами свой клитор. Мать бьет ее по руке, одновременно хлеща веником себе в промежность, от которой отваливаются целые пласты грязи… Разнузданный березовый дух впивается в ноздри. Малыш плачет. Да-а, парилка есть нечто, что должно превозмочь!..
