«Я удивил своим вопросом девиц, страдающих отсосом».
«Самым смешным в построениях Маркса было то…»
«Перефразируя Киркегора, скажу…»
«Самое интересное у женщины — это…»
«Ох уж это „общество потребления“! Нам, слава богу, потреблять нечего и не на что».
«Записывайтесь в доноры для клопов!»
«Писательское дело — нехитрое».
«Нужно ли далеко ходить, чтобы занять 30 сребреников?»
ГЛАВА ОСЬМАЯ, В КОТОРОЙ АВТОР ДЕЛИТСЯ СВОИМИ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ О ЕВРОПЕ И ПОПУТНО ДАЕТ СОВЕТЫ ЖИТЕЛЯМ НОВОГО СВЕТУ
В русской поэзии стало уже традицией рифмовать Европу с одной не слишком благородной частью тела, именуемой изредка тазом. Но при моей склонности ни во что не верить, не потрогав предварительно предмета руками, я решил все же взглянуть на Европу, так сказать, с птичьего полету, то есть изнутри, посему и предпринял столь опасное, длительное путешествие в 55 000 (уподобляясь своему герою), чтобы изучить быт европеоидов и, как я уже говорил, потрогать Европу руками.
Ну, Европа, как многие, наверно, знают, омывается с севера Северным Ледовитым океаном, с запада — Атлантическим и с юга почему-то Средиземным морем. Ну, страны славянского порядка меня интересовали опять же не слишком, и я попросил высадить меня для начала в Германии. Ну, а где Германия, там и Берлин. По первости берлинцы приняли меня не особенно резво, их удивило, что я сразу полез на Берлинскую стену, но, узнав, кто я такой, все в момент заулыбались и разрешили мне погулять по стене, расписаться на Рейхстаге и даже разбить палатку в Трептов-парке. Мне показали переводы моих произведений на немецкий, но они мне не понравились: я плохо вышел там на фотографиях и даже один ус кверху. Слухи о моем появлении распространялись со скоростью звука и даже еще быстрее, где бы я ни появился, меня уже ждала теплая встреча, а жители Гамбурга даже преподнесли мне ключи от города. Такой оборот дела меня как-то смутил, не люблю я этой официальщины! Я пытался поначалу объяснять, что путешествую инкогнито, частным образом, но европеоиды народ настырный, их не переубедишь: забросали, конечно, цветами и прочей чепухой. В самолете, когда я летел из Германии в Париж, со мной находился не то какой-то известный киноактер, не то кто-то из битлов. Он страшно злился, что не у него одного берут автографы, и даже подошел ко мне и пропищал: «А ты кто такой?» Ну, я, известно дело, хрясть ему без разговоров по зубам и сразу книжку в морду сую. Он увидал мою фамилию на обложке, так чуть не обклался, даже зубы подбирать перестал. Впрочем, все обошлось, зубы у него были все равно не свои, и он быстро их опять приладил. А на аэродроме ему вновь не повезло: он оказался на пути кинувшейся ко мне восторженной толпы, так что, боюсь, ему там не только зубы поломали. Но в Париже я решил сразу это дело пресечь: или, говорю, пусть меня поклонники не донимают, или я сразу улечу назад. Помогло. Но французы-таки по-своему вывернулись — стали в тех местах, что я посетил, памятники ставить, а самые места, если мешали, сносить. Хотели даже Лувр снести, но я настрого запретил — есть и в Лувре на что посмотреть! Был я и в «Максиме», отведал впервые в жизни национальных русских блюд, а переводчик, приехавший со мной из России, так и вовсе объелся икрой, думали, что умрет, но выкарабкался, хотя и пришлось его отправить домой на диету. В общем, Франция мне понравилась, страна веселая и непринужденная, правда, несколько шумная, но тут уж я сам отчасти виноват. Из Франции я завернул в Испанию, где приглядывался к нравам испанцев. Они охотно делились со мной своим житьем-бытьем, фруктами и корридой. Мне полюбились их простые замашки, и я пообещал черкнуть об испанцах пару слов в одном из будущих рассказов. Испанцы дружный народ и хорошо говорят по-испански. Если бы не жара, я остался бы в Испании подольше, но надо было еще посетить Италию с папой римским. Папа ждал меня в своем Ватикане, мы вместе отобедали, после чего удалились в анфилады, где на два часа затянулась наша беседа. Папа много жаловался на Америку и так меня расстроил, что я решил тотчас по прибытии туда задать американцам хорошую взбучку. Но на пути у меня была еще Англия. В Лондоне со мной хотела встретиться английская королева, но я схватил в этом дурацком лондонском тумане жуткий насморк и не желал в таком виде появляться перед Ее Величеством. Королева сильно обиделась, и лишь позднее, когда открылась истинная причина моего поступка, она меня простила, и мы вновь возобновили дружескую переписку. Злые языки утверждают, что наша дружба не столь уж платонична, но сам намек настолько гнусен, что я даже не собираюсь отвечать на попытки некоторых грязных мерзавцев бросить тень на честь английской королевы. Но пора было и в Америку. Я приказал заложить почтовых, хотя премьер-министр уперся как баран и ни за что не хотел меня отпускать, то в парламент зазывал, то предлагал торговать. Я сказал, что, конечно, понимаю его британскую настойчивость, но мне и взаправду пора, так что кланяйтесь от меня британцам.
