Длинной, длинной рукой аптекарь касается лба. И какие ногти! Я вспоминаю старинное предписание: оставлять оружие за дверьми ратуши.
— «Черная пыль»; производство моей лаборатории. Целебна в малых дозах, предположительно смертельна в больших. Действует мгновенно, обходится недорого. Удалить жителей наиболее зараженных кварталов, распылить порошок — и погибнут не то что крысы, но вообще все живое в радиусе четырехсот метров. Быстрота, простота, никаких громоздких приспособлений. Для операции достаточно двух человек.
— Как будто недурно, — задумчиво говорит полицейский комиссар. — Тюрьма кишит крысами. Только куда я дену арестантов?..
— Господь благослови ваш гений, бакалавр! — горячо восклицает доктор.
— Я не вполне понимаю… получается, что эти двое… гм… тоже?
— Вот оно что! До людей дошло!
— Да, милейший прогрессист, тут риск, и немалый. Это не то что прятаться за мраморной плитой, оскорбляя городскую святыню. Давид вышел на Голиафа без щита! Присяга воина обязывает к жертве, при защите порядка риск входит в контракт.
— Но, бакалавр, — озаботился судья, — такой приказ солдату или полицейскому превышает наши права, равно как повиновение в этом случае превышает их долг. Кого же… удостоить?
— Припомните: требовался только десяток праведников… Каков же в ваших глазах Гаммельн, коли на дне своего презрения вам не сыскать и двоих. Так пусть одним буду я — ищите второго!
Соблазн. Три, пять, десять соблазнов. Соблазн вдохновения — верный расчет, не мечта, не надежда, первый и потому последний, единственный. Соблазн кончить, прекратить (в эту минуту я понимаю, что никогда она…) — соблазн покоя. Соблазн кокетства, павлиньего хвоста — перед нею же! Последний упомянутый, не честнее было бы с него начать?
— Что ж, дорогие сограждане, всем известно, что это кресло не по мне. Возложите грехи ваши на козла и отошлите его в пустыню. Разрешите сопровождать вас, бакалавр?
— Возложите грехи ваши, — повторяет судья; он раздосадован и не смотрит на меня. Соблазн злорадства. — Похоть одолевала древних иудеев, видно, сильнее всего, потому был избран козел. И нас, похоже, не менее, но кто снесет другие грехи? Ergo, возложите…
— На осла отпущения! — подхватываю я, неуязвимый. — Враг, где жало твое?
Но неужели они так и не взглянут на меня добрее?
Аптекарь рад скорому успеху, но не затмился ли его ореол?
— Не найдется ли снова ягненок в кустах?..
— У нас в кустах только кошки бродячие, парочки да пьяницы, верно, Якоб?
— А пошел ты…
— Поистине, всемогуща невинность. Ягненок немедленно вызывает массовый зуд жертвоприношения. Зато виновному, — магистр смотрит мне прямо в глаза, и я стремительно трезвею, — виновному не дано искупить ничьей вины, кроме своей собственной.
— На Страшном суде всех простят, — бормочет пьяный Якоб.
— Ловко! И того, значит, малого, что велосипед украл, и Петера с Паулем, что вдову и дочку ее зарезали? А вы-то, судья, их вешать приговорили.
— А вот затем именно, чтобы потом простить.
— Так проще их порошком господина аптекаря посыпать!
Позабыв даже рассердиться, аптекарь кричит:
— Петер и Пауль!
Председатель смотрит на него с интересом.
— Гм. Вы думаете, они согласятся?..
— Вот и наскребли двух праведников.
— Праведники не праведники, а подумайте, чтоб человека зарезать, тоже смелость нужна.
— Да один-то держал, пока другой резал.
— Все-таки.
— Возможность уцелеть! И тогда — прощение, да что я говорю — прощение, тогда преступник становится героем, убийца — благодетелем целого города! Вина искуплена! И… пусть им дадут выпить… перед операцией.
— Но если откажутся?
— Тогда… принудить.
— Искупай, значит, или вышка.
— Интересно, имеет ли подобное принудительное искупление силу перед лицом Неба?
— Это вопрос богословский, — вмешивается Тедеско. — Светское же право, как известно, опирается на прецедент…
— Право не выводится из фактов, — возмущенно говорит судья.
— Преклоняюсь перед таким возвышенным суждением, но вот именно выводится. Граждане нашего дорогого Гаммельна, переходя улицы, глядят на машины, а не на светофор. Испытанные легализованные прецеденты вашего случая не известны, так что случай ваш — вне права. Иными словами, это делают, но об этом не говорят.
