Зинаида посмотрела на Чертову бабушку и спросила глазами: «Ну?»
Но та молчала, прячась за вязанием, молчала, потом вся опять сжалась, да и скажи вдруг:
— Зинаид Сергевн, Зинаид Сергевн, что с вами? — над ней толпились ученики 7 «Г»: негодяи, конечно, но с тревогой на мордах выписанной — неподдельной.
Зинаида обнаружила себя на грязном полу, где меловые крошки не подметались с прошлого года, и привстала; а как привстала, ничего не говоря, побежала в учительскую — об уходе заявление писать. Зоя, мужеподобная физручка с лошадиной челюстью, отговаривала: «Да ты беременная небось, вот и упала в обморок-то. С кем не бывает?»
Через две недели Зинаида швырнула мужу в нос грязное белье, забрала колечки со свитерами, да вернулась в город без отягчающих бракованных — в смысле детей — последствий.
Но каждую зиму виделась ей Чертова бабушка. Виделось, будто говорит она самое главное, пыталась запомнить, но, просыпаясь, все забывала напрочь.
Только однажды утром Зинаида заметила, что сама сидит в кресле. Вяжет. Что на полу играет в куличики чертенок, а очередная училка стоит посреди комнаты, и жалуется на эту скотскую жизнь… Гы-гы!
Композитор: Я композитор.
Ваня Рублев: А по-моему, ты г…о!
Д. Хармс. «Случаи»
* * *
Я иду, иду, иду. Черт его знает, куда иду. Сегодня воскресенье, сегодня — еще день, нормальные люди сидят дома или возвращаются домой черт знает откуда.
Я прохожу переулок Хользунова, сворачиваю к ДК «Каучук» и направляюсь к Плющихе: на Плющихе сплошное солнце прямо в лицо и ни одного тополя. Зачем я иду по Плющихе? Зачем натыкаюсь на магазин «Расстегаи и булки» и читаю: 2>й Ростовский переулок?
Во 2>м Ростовском вижу скамейку и присаживаюсь покурить. Два каких-то ребенка спрашивают меня, как пройти к Курскому вокзалу, а потом клянчат деньги. Я даю рубль и выпускаю дым.
Я падаю окончательно в собственных глазах и вспоминаю ее. Я часто последнее время вспоминаю ее глаза. Я вспоминаю…
* * *
Она назначала свидания всегда в самых неожиданных местах. Сначала я удивлялся, потом привык.
Любимым местом встреч был пятачок между моргом и пединститутом на Пироговке. Ей там оказывалось почему-то удобнее всего. Я ждал; она редко, впрочем, опаздывала, и мы шли по Хользунова, а, не доходя до ДК, присаживались в парке.
Она училась тогда на филфаке, я же заканчивал Гнесинку. Мы безумно дорожили своей кажущейся независимостью, нам было совсем немного за двадцать, мы смеялись, ходили к друзьям и слушали «Аббу».
* * *
— Сережа, Дима, обедать! — зовет жена на кухню.
Я женился на Ирке, потому что Ирка лучше всех на курсе играла Брамса. Я влюбился в ее 117-й opus. Но не в нее. Она до сих пор об этом не знает.
Ирка сейчас «солистка филармонии», поэтому «обеды» — дело случая; вместо обедов мы видим на кухне Иркины афиши. Ирка действительно умеет играть, это без дураков. Ирка много чего умеет. Вот только свидания назначать на пятачке между моргом и пединститутом на Пироговке ей никогда не пришло бы в голову.
Меня Ирка называет «непризнанным гением» и успокаивает тем, что после смерти обо мне как композиторе узнает весь мир (ее слова).
Димке двадцать; по телефону его постоянно спрашивают разнообразные девчоночьи голоса, но ему, по-моему, наплевать на все, кроме компьютера. Димка ненавидит классическую музыку, даже в музыкалке не доучился — бросил. В этом смысле природа на нем отдохнула.
Ирка сначала из-за этого очень дергалась, а потом плюнула — играет себе Брамса и не жужжит. Мы с Димкой тоже не жужжим насчет «обедов», мы Иркины руки щадим.
Ирка до сих пор в меня по уши, что странно. Еще страннее, что она очень аккуратно это скрывает. Но иногда это прорывается. Тогда мне становится жутко стыдно, и я хватаюсь за голову и за сигарету: я ведь никогда не любил Ирку, я любил 117-й opus Брамса.
* * *
Та, которая назначала свидания на пятачке между моргом и пединститутом, сказала однажды:
— Знаешь, я поняла. Я без тебя могу. Но в то же время, когда я без тебя, я не могу о тебе не думать. Не нравится мне все это, — она ковырнула шпилем зонтика землю.
Если бы она сказала это сейчас!.. А тогда мне было совсем двадцать. Двадцать с совсем маленьким хвостом. Со свинячьим таким хвостом. Я пожал плечами; я дорожил своей независимостью. Я до сих пор не понял, от кого и чего.
