— Кто его знает, — сказал секретарь исполкома. — Переводчик говорил — бизьнесьмен. У них все бизьнесьмены. Хоть фабрику держит, хоть вшивую лавочку, а все одно считается бизьнесьмен…
От реки донеслись гулкое шлепанье по воде, плеск.
Потом мистер Ган громко заухал и радостно загоготал.
Эхо удесятерило гогот и громовыми раскатами обрушило на сидящих за скатертью.
— Ну, чисто леший! — засмеялся Харлампий. — А ведь, кажись, не молоденький. Голова-то, как лунь, седая.
— А у них не разберешь, — сказал Иван Опанасович. — Я на них в Германии, на Эльбе, насмотрелся. Хоть сорок, хоть шестьдесят. И седые, а все гладкие да розовые. А что? Жизнь спокойная, харчи хорошие.
С шумом, треском, словно через кусты ломилось стадо коров, мистер Ган вернулся к костру. Он широко развел руки и почти прокричал:
— Russia… It's just wonderful! [8] Матушка-Рус!..
— Ну, положим, — сказал секретарь. — Никакая не "матушка", а Советская Социалистическая Республика.
Понятно?
Мистер Ган не понял или не захотел вступать в дискуссию.
— It's time to go home, — сказал он. — To bed [9]. — Он приложил руку к щеке и сделал вид, что спит.
— Вот это верно, давно пора, — сказал Иван Опанасович.
Высадив деда с самоваром возле его хаты, они быстро проделали тот же кружной путь к Дому туриста, выгрузили корзину с посудой и мистера Гана. Бабиченко давно заступил на дежурство и теперь, закинув на плечо берданку, мрачно наблюдал, как американец, покачиваясь, побрел в дом.
Исполкомовский "козел" подвез обоих председателей до Ганышей и умчался в Чугуново. Председатели постояли минут пять, отдыхая, покурили.
— Ну как прием в теплой, дружественной обстановке? — сказал Головань.
— Не говори! — покрутил головой Иван Опанасович. — Хорошо — завтра уедет, а то так и спиться недолго…
— Ну, бывай. Надо хоть трошки поспать, а то мне скоро по бригадам…
Часов Бабиченко не имел, но по его расчету было около двух, когда американец в огненно-красной пижаме выбежал во двор и закричал:
— Hello, anyone here? [10] Эй!
На дежурстве Бабиченко всегда старался держаться в тени, чтобы его заметить было трудно, а он мог все наблюдать. Сейчас он на всякий случай еще немножко постоял в тени, потом вышел под свет фонаря.
— О! — обрадовался мистер Ган. — Come here, calle a doc [11]. Давай, давай! — помахал он рукой и быстро ушел в дом.
Бабиченко и тут слегка помедлил, чтобы между ними была дистанция — на всякий случай, — и тоже вошел.
Переводчик крючком лежал поперек кровати, залитое потом лицо его было в красных пятнах. Изгибаясь от боли, он даже не стонал, а как-то дико и страшно мычал.
— Ты чего? А? — наклонился над ним Бабиченко.
— Доктора!.. Скорей!.. — простонал переводчик, и глаза его закатились.
— Где его тут возьмешь, доктора? — мрачно сказал Бабиченко.
— Go ahead! [12] Давай, давай! — опять загалдел американец.
— Не могу я, — сказал Бабиченко. — Я, — он — потыкал пальцем себе в грудь, — все, — он обвел пальцем вокруг, — охраняю. Вот! — и для ясности подергал ремень берданки, висящей на плече.
— О! — догадался мистер Ган. — I'll be delighted to do it for you [13].
Он даже показал, как будет ходить, держа ружье по команде "на плечо", и потянулся к берданке. Бабиченко отпрянул.
— Ишь ловкий какой! Черта лысого ты получишь, а не оружие!
Бабиченко потрясла страшная догадка: а ну как это одна шайка-лейка, и тот, второй, попросту притворяется, и, как только Бабиченко уйдет в село, они подчистую все и выгребут… Вроде и непохоже, вроде тот взаправду больной, а кто их там знает?!
— Давай-давай! — торопил его американец.
— Ты меня не подгоняй! — буркнул Бабиченко. — Без твоей указки знаю, чего мне делать…
Но в том-то и была беда — что делать, он не знал.
Оставить как есть, в село не сообщать? А если человек на самом деле болен и помрет потому, что не доставили куда нужно? Ну, а если оба жулики и разыгрывают комедию, чтобы он, как дурачок, ушел, а они бы тут на свободе орудовали?..
Больной корчился и страшно мычал, американец чтото галдел по-своему, а Бабиченко все стоял и стоял, не зная, на что решиться.
— Ну ладно — шагай! — внезапно сказал он. — Топай вперед. Туда, туда! — махнул он рукой на дверь.
