Колечко - страница 39

и в театр. О! там готовы озолотить того, кто скромную отрасль откупов или мелочной торговли, или фабричного производства, как они говорят — кто такую включит в коренной дворянский род, сделает чиновницею, помещицею, барынею, которая берет годовой билет в благородное собрание и имеет двух лакеев в ливрее за каретою! Тут если бывает затруднение насчет женитьбы, то затруднение это происходит не от взыскательности, не от гордости, не от расчетов, а от скромности, от застенчивости, от опасения, что предложение делается не от чистого сердца, а может быть, в шутку, или по причине слишком дурных обстоятельств, доводящих до такого унижения. Вооружитесь философиею, любезнейший Густав Федорович, и я вам представлю невесту с тремя сотнями тысяч собственного капитала, на имя ее хранящегося в твердынях Опекунского Совета. Предуведомляю вас, что ее мать ходит с повязанною головою, не знает грамоте и мастерица печь пироги: благородное занятие, от которого не отстает она при всем своем богатстве. А дочка называется Ульяна Федосеевна Чураксина… Что за беда? Будь итальянская певица по имени Чоразио — чем лучше Чураксиной? А это прозвание никому не покажется странным. Не слишком также звучно Ульяна Федосеевна. Почему? по малому употреблению. Ульяна та же Юлия, романическое имя. А русский Федосей не тот ли же Theodose, который так хорошо звучит по-французски?.. Без шуток, любезнейший Густав Федорович! Я вас познакомлю, если хотите. И поверьте, что подполковнику, украшенному знаками отличия, хорошо воспитанному и вхожему в лучшее общество — отказа бояться нечего. Подумайте хорошенько о моем предложении. Триста тысяч! С этою суммою смело покупайте тысячу душ и наживайте пятьдесят тысяч годового дохода».

Да! об этом можно подумать! Тут не тысяча душ, а семь кушей от трехсот тысяч, пожалуй, хоть от двухсот, — итого полтора миллиона, собственных, благоприобретенных… Нельзя сказать, чтобы Густав крепко ухватился за эту мысль, которая вела бы к нешуточному искательству руки или приданого девицы Чураксиной. О такой женитьбе он еще не помышлял; однако попросил Аглаева познакомить его с Чураксиными. Из каких же видов? Без всяких видов! Но что же за причина?.. О! довольно важная, выражаемая словами: «Так!» Есть много людей, особливо в Москве, которых все деяния не имеют другой причины!..

Впрочем, для наблюдателя очень любопытно узнать семейство вроде Чураксиных; члены высшего сословия столько же знают людей других званий, сколько астрономы знают планеты: они видят их и исчисляют их пути, а что на них или в них — это им неизвестно. Итак, Чураксины удостоились внимания Гацфельда, как вновь открытая планета.

Федосей Савельев Чураксин был сын крестьянина экономической волости, на двадцатом году от рождения отправленный отцом в столицу с простым, незавидным товаром, с благословением и с двадцатью целковыми на разживу. Через двадцать лет у Федосея Чураксина было на два миллиона торговых оборотов. Счастие? Тут кстати повторить слова бессмертного Суворова: «Помилуй Бог, все счастие! Нельзя ли приложить к нему немного и ума!..». Так и было. Федосей Чураксин, мужик необразованный, был трудолюбив, деятелен и сверх того обладал редким качеством, коренным русским, которое не имеет даже выражения для себя на других языках. Это качество называется сметливостью. Федосей Савельевич Чураксин помер в звании богатейшего московского фабриканта, купца первой гильдии и кавалера. Он похоронен в ***монастыре, и над могилою его поставлен богатый мраморный памятник, с эпитафиею… Да кстати, мы выпишем слово в слово эту эпитафию, в коей заключается вся история покойника:

Есть и еще несколько стихов, но те не так замечательны. Разумеется, что Аглаев не сказал ни слова Гацфельду о такой эпитафии, да и других просил не говорить ему об этом.