В начале революции, я познакомился с Шицем; зачем он был тогда в Париже — я не знаю. Он уезжал и опять приезжал. Чрез несколько лет, во время самых ужасов, судьба довела меня жить, или, лучше сказать, скрываться в квартире Шица. Каждый день был ознаменован тогда чьею-нибудь казнию. Однажды поутру Шиц, к удивлению моему, вынул из чемодана и стал надевать на себя голубой атласный кафтан и ранжевый камзол, покроя уже несколько устаревшего. Я удивился, но Шиц с тяжелым вздохом объявил, что должен сдержать данное слово. Он закутался в огромный плащ и ушел. Не понимая сам причины моего любопытства, я за ним последовал, — и что же? Он пришел на площадь, стал против эшафота… Я остановился поодаль… На эшафот ввели женщину… Шиц раскинул свой плащ и показал голубой кафтан и ранжевый камзол… женщина что-то закричала; но голова ее свалилась в ту же минуту… с ужасом убежал я оттуда. Несчастная жертва эшафота была графиня дю Барри. Известно, что она сказала палачу: «Остановитесь на минуту!» и что восклицание приписывали ее испугу; но я был очевидцем настоящей причины: она узнала Шица и, верно, ожидала от него помощи. Тогда я вспомнил давно слышанный мною анекдот о таинственном предсказании в явления в версальской церкви. Дивный незнакомец был не другой кто, как Шиц, которого я не мог ни о чем расспросить, потому что он в тот же день уехал из Парижа. Что вы об этом думаете, любезный граф?
— Довольно удивительно, — сказал я, — если только во всем справедливо. Но сами же вы говорите, что Шиц являлся девице Ланж молодым человеком. Следовательно, он устарел и не похож на Странствующего Жида.
— Он, он, — отвечал аббат, — Странствующий, Неумирающий Жид! В этом уверены многие… И вот еще обстоятельство: в самый день рождения первого дофина, сына покойного короля Лудовика XVI (аббат тяжело вздохнул), граф прованский, королевский брат, возвратясь в свои покои, нашел на столе письмо, в котором предсказывали ему, что ни новорожденный, ни долженствующий родиться после — не будут ему помехою в приятии титула короля французского и наваррского. Таинственное письмо сгорело в его руках, как только было им прочитано. Неизвестно, кто его доставил, но видели Шица, бродившего около покоев графа Прованского в то время, когда все были в опочивальне королевы. Шица велели искать, но он скрылся из Парижа. Тогда же прошли о нем слухи, что он Странствующий Жид, а узнал я, что Шиц был замешан в этом происшествии, уже после казни графини дю Барри, и узнал от человека, не имевшего понятия о моем с ним знакомстве. Из этого вы можете заключить, любезный граф, что Шиц есть существо таинственное, если не Странствующий Жид, то по меньшей мере колдун.
Аббат начал креститься… Довольно замечательно то, что после этого рассказа я нигде более не встречал Шица, хотя он продолжал свои странствования и был в Париже. Признаюсь, теперь я сам встречу с этим Шицем почел бы дурным предзнаменованием… Не знаю почему, только не шутя боюсь его увидеть.
Внимательнее всех слушал этот рассказ Густав Гацфельд. Он не сказал ни слова о своем знакомстве с Шицем, и даже не вмешивался в последовавший о нем разговор. Только эта слава колдуна и даже Странствующего Жида убеждали Гацфельда в несомненности открытого Шицем картежного секрета. До самого вечера Густав был задумчив…
В саду загремела полковая музыка; близ рощи раздался хор песенников. И сад и окрестности пестрелись от множества гуляющих. Все приглашенные на бал входили прямо в нижний этаж; пожилые усаживались за карточными столами; молодые собирались в галерее под балконом и смотрели на гуляющих; немногие отваживались сойти в сад: бальный костюм воспрещал прогулку! Вольные посетители расхаживали перед домом и направляли лорнеты и зрительные трубки на сидящих дам и увивающихся около них кавалеров.
Закатилось солнце; наступил приятный, тихий вечер; звезды зажигались одна за другою на своде небесном. Сад князя, вероятно, позавидовал величественному куполу: взвилась сигнальная ракета, и в несколько минут тысячи разноцветных огней осветили сад. В верхнем этаже заиграла музыка. Начались танцы. Гацфельд пользовался правами своих лет и любезничал с дамами. Ему было весело. Великолепие, его окружающее и еще не наскучившее своею беспрерывностью, блестящая, игривая болтовня бального общества, легкий, разнообразный моцион в вальсах и кадрилях — кто что ни говори, а это очень приятное развлечение.
