— Теперь никто не верит в прежние обряды, — заметила Элис. — По словам отца Стефана, все это неправда.
Нечто неизбывно трогательное было в лежащей на гробе руке Рут, крепко сжимающей четки. Элис вдруг вспомнила монастырь, мрак часовни, долгие ночи бдения над гробом одной умершей монахини, красивые каденции заупокойной мессы и упоительный запах ладана. Дрожащее пламя свеч, матушка Хильдебранда, ее улыбающееся, ясное лицо, в котором нет ни капли сомнения в вечной жизни.
Схватив четки, Элис потянула их к себе.
— Никто в это больше не верит, — твердо заявила она. — Хочешь молиться — молись про себя, иначе нам всем будет плохо.
Рут отдернула четки обратно и воскликнула:
— Я буду молиться о душе миледи, как положено! Я не предам ее! Я воздам ей должное!
Элис снова потянула, и шнурок больно впился ей в ладонь. Вдруг с резким щелчком шнурок лопнул, и бусины четок, подпрыгивая, рассыпались по каменному полу часовни во все стороны, под скамьи, за решетки, в щели между камнями. Дамы так и ахнули, а Рут издала громкий вопль, упала на четвереньки и с обезумевшим лицом стала собирать раскатившиеся шарики.
— О господи, — охнула Элис в отчаянии.
Она покинула часовню, сжимая в руке шнурок с остатками четок и побрякивающим крестом и не слушая протестов Рут. Стук ее каблучков эхом отдавался в боковом приделе часовни, а подол платья, колыхаясь из стороны в сторону, шуршал по камням. Элис вышла с высоко поднятой головой, сжимая порванные четки так крепко, что след от шнурка красным рубцом отпечатался на ее пальцах. Она остановилась на крыльце часовенки и взглянула на маленький деревянный крест. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как она сама перебирала пальцами четки, повторяя молитвы и целуя крест. А теперь вот вырвала их из руки молящейся и собиралась вручить врагу веры ее детства и инквизитору ее матушки. С мрачным видом Элис протянула четки одному из солдат у ворот.
— Отнеси это отцу Стефану, — велела она. — И передай, что ересь подавлена. Я отобрала четки у молящейся женщины.
Солдат кивнул, взял четки и хотел уже идти.
— Он должен быть у старого лорда, — добавила Элис.
— Нет, он сам сказал, что отправляется в тюремную башню, — ответил солдат. — Там сидит одна старуха, которую сегодня будут судить, он собирается допросить ее в последний раз и убедить раскаяться в своих ошибках.
Элис еще больше побледнела и слегка покачнулась на месте.
— Да-да, — пробормотала она. — Я совсем забыла, меня слишком потрясла смерть миледи. Значит, ту старуху все-таки будут судить? Разве суд не откладывается по случаю траура?
Солдат покачал головой.
— Слишком много народу пришло в город на слушания, никак нельзя отложить. Его светлость приказал продолжать. А отец Стефан надеется добиться от этой старухи раскаяния, если Богу будет угодно.
Элис кивнула и отвернулась.
— Если Богу будет угодно, — откликнулась она вполголоса.
Эти слова не имели никакого смысла. Они потеряли для нее всякий смысл с той самой ночи, когда ее разбудило буйное пламя горящего аббатства. Но она снова повторила:
— Если Богу будет угодно.
Она понимала, что у нее нет больше Бога, в которого можно верить. Понимала, что боги, которым она служит теперь, на просьбы откликаются пугающе быстро, но угодить им ничем нельзя.
В галерее дамы делились друг с другом нарядами, чтобы у каждой было темное платье, обязательно с темными рукавами, темные нижние юбки, а также темные чепцы. Свое темно-синее платье Элис давно уже отправила с кухонным мальчишкой матушке Хильдебранде; казалось, с тех пор прошли годы. Она порылась в сундуке Кэтрин и отыскала темно-зеленое платье, такое темное, что вполне могло сойти за черное. Под него она надела черную нижнюю юбку и старомодный высокий головной убор в виде двухскатной крыши. Закрывая сундук, она увидела розовый наряд, который, как надеялась Кэтрин, вернет ей благосклонность непостоянного, словно флюгер, Хьюго, наряд, о котором мечтала и Элис, когда представляла, как гуляет по саду рука об руку с молодым лордом. Крышку сундука она захлопнула с громким стуком.
Перед обеденной молитвой отец Стефан прочел заупокойную по Кэтрин; он читал ее на английском языке. Элис с удивлением слушала поток светской болтовни, которой предавался отец Стефан, обращаясь к Богу. В ней не было ничего, что бы напоминало о священном. Такой молитвой вряд ли спасешь грешную душу Кэтрин и избавишь ее от адских мук. Элис стояла, опустив голову, и вместе со всеми в конце произнесла «аминь».
