Вьесчи задумался, и на этот раз он не играл и не притворялся — размышлял серьезно, напряженно.
— Никто. Хотя… Нет, никто.
Кадаверциан продолжал пристально смотреть на него, и видимо собеседник понял, что придется говорить все до конца:
— Есть кое-кто, кто мог быть в курсе. Но, уверяю, это абсолютно…
— Кто?
— Моя дочь. — Рамон увидел недоумение, появившееся на лицах некромантов, и усмехнулся. — Я обратил ее полгода назад и доверяю, как самому себе. У девочки выдающиеся математические способности, и оставить ее в той дыре, где она жила, было выше моих сил.
— А она не могла…
— Дона, я вас умоляю, ей всего восемнадцать. — Вьесчи поднялся и принялся расхаживать по кабинету. — Что ее может интересовать кроме нарядов и парней? Да она в восторге от самой себя и своих новых возможностей. Ей нет дела до наших интриг.
— Напрасно вы так думаете, Рамон, — мягко заметила Дона. — Не стоит недооценивать восемнадцатилетних девочек.
— Хорошо. Я поговорю с ней, — нехотя согласился вьесчи.
— Если бы господин де Кобреро своевременно сообщил мне о случившемся, — любезно улыбнулся Кристоф, — сейчас мы бы знали об этом наверняка.
— Господин де Кобреро считает тебя организатором нападения, — сухо напомнила Дона.
— Уважаемые родственники, — Рамон выразительно постучал по циферблату своих часов. — Кто-нибудь следит за временем? Быть может, вы обсудите все инсинуации господина де Кобреро после его ухода?
Дона прикусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Кристоф насмешливо сверкнул глазами.
— Вижу, что мне не удалось рассеять ваши сомнения, впрочем, как и вам мои. Зато теперь у нас есть причина для следующей встречи… Миледи, — Вьесчи поцеловал руку Доне, — несмотря на все недоразумения, был счастлив видеть вас. Кристоф…
— Я провожу.
Колдун кивнул девушке, прося ее остаться, и вместе с негоциантом вышел из гостиной.
Когда Кристоф вернулся, Дона держала на коленях книгу памяти и медленно перелистывала страницы.
— Я не знала, что ты заполняешь ее.
Он облокотился на спинку кресла, в котором сидела мистрис.
— А имени Вольфгера нет. — Вилисса коснулась бумаги, на которой остались последние строчки, начертанные рукой учителя. Он всегда писал на валашском, гусиным пером.
— Дона, — Кристоф наклонился, и девушка почувствовала, как его волосы коснулись ее щеки. — Скажи, ты действительно думаешь, что я мог его предать?
— Нет. — От острого запаха пыли запершило в горле, она резко захлопнула книгу и повторила тихо. — Нет…
И совсем уже было собралась попросить прощения за свои недостойные сомнения, но Кристоф не дал этого сделать, заговорив сам:
— Тебе не кажется, что господин де Кобреро открыл слишком много карт? Буквально вывалил перед нами всю колоду.
Дона повернулась, чтобы видеть его глаза.
— Да, за последнюю ночь я узнала о вьесчи больше, чем за прошлое столетие. И меня…
— …это настораживает, — закончил за нее Кристоф и добавил. — Я хочу съездить в дом Вольфгера.
— Я с тобой. — Она стремительно поднялась. — Понимаю, это глупо, но теперь мне за каждым углом мерещится ловушка.
— Нам надо быть осторожнее. Особенно — тебе. Я не хочу, чтобы здесь, — он постучал пальцем по обложке книги, — появилось и твое имя.
Женщины обладают потрясающим инстинктом.
Они могут обнаружить все, кроме очевидного.
Оскар Уайльд. Идеальный муж.
4 декабря
Заброшенный особняк Вольфгера стоял в глубине двора и был окружен гигантскими липами. Летом запах их цветов долетал до проспекта… Сейчас деревья тянули голые ветви к низкому небу и содрогались под порывами ледяного ветра с редкими снежинками.
Кристоф оставил машину в переулке, и до бывшего убежища главы кадаверциан они с Доной шли пешком. Асфальт на дороге потрескался, фонари давно не горели. На лестнице у подъезда лежал слой листвы, мелких веток и прочего мусора. В окнах мансарды отражались зеленоватые, призрачные огоньки, горящие в глубинах комнат. Здесь не было мертво, как в Праге, но девушка чувствовала, что холод, веющий от особняка, заползает в ее грудь.
— Дом с привидениями, — сказал Кристоф.
Дона мельком взглянула на него. Некромант стоял, засунув руки глубоко в карманы, ветер трепал его длинные темные волосы, а на лице было странное выражение досады и горечи.
