Спасаясь бегством, я не заметил, как очутился здесь…
Это была южная башня – самая высокая в крепости. Чтобы попасть наверх, нужно преодолеть более тридцати пролетов узкой, круговой лестницы. Слева – стена, запертые двери на этажах. А справа – провал. Даже наличие перил, надежных, кованных, не влияет на желание держаться от края подальше. Говорят, что провал уходит глубоко в толщу скал, соединяясь с пещерами – оттуда всегда веет подземным холодом и сыростью. Последние ступени выводят на каменную площадку без парапета, откуда открывается вид на скалы поросшего редким кустарником и островками тоненьких, порыжевших по осени осинок взгорья. Подножья башни покоятся на одном из склонов узкого голого ущелья. Лишь на самом дне, где слышится журчанье ручья, тянется зеленая полоса растительности. Окрест же раскинулась бескрайняя холмистая равнина, которую пересекает извивистая дорога, ведущая от крепости к югу. Там вдалеке, у самого горизонта в ясную погоду можно разглядеть Мидл – огромный торговый город. Если же обернуться, то крепость лежит, как на ладони: остальные семь башен, широкий квадратный внутренний двор, массивное здание дворца в центре и множество дополнительных строений, идущих вдоль крепостных стен. Все мрачное и серое, из грубо тесанного камня, зато крепкое.
На южной башне можно было бы устроить великолепный дозорный пост, но сюда мало кто поднимался – ветер тут часто такой, что нельзя устоять.
Разгоряченный бегом, я задохнулся от ледяного порыва и разверзшейся прямо под ногами пропасти и подался назад, но там уже пыхтел мой преследователь. Впрочем, старый колдун довольно резво перепрыгивал через две-три ступеньки. Я почувствовал себя в ловушке. С лестничного пролета показались голова старика, затем посох, который обычно применялся как дубинка, опускавшаяся на головы нерадивых учеников, и через миг колдун оказался на площадке. Его черный плащ надулся, как парус, от ожившего ветра, и это несколько затруднило приближение колдуна ко мне.
– Куда же ты думал убежать от меня, волчонок? – он намотал на руку надоевший плащ, трепыхавшийся словно глупая курица, и вновь шагнул ко мне. – Или ты научился летать?
Я попятился от него и замер лишь тогда, когда ощутил под пятками пустоту. Колдун открыл рот, намериваясь предупредить, чтобы я не смел делать ни шагу, но не обронил ни слова. Только нахмурился в недоумении: ветер поддержал меня и пихнул от края. Старик чуть дернул головой, решив, что ему примерещилось.
– Ты будешь наказан за свою оплошность, волчонок, – продолжил он. – А за то, что заставил побегать за тобой, наказание удесятеряется.
Я метнул на колдуна взгляд. Искоса, чуть исподлобья. Из-за него я и получил прозвище, которое терпеть не мог. Волчатами обычно называли тех, от кого отказались родители.
– Не смей поднимать на меня руку, – глухо, сквозь зубы, предупредил я.
– Ты угрожаешь мне? – его глаза сощурились в злой усмешке. – Думаешь – особенный? Провинился, значит, тебя ждет наказание. И не надейся, что опять отправят на конюшню, поскольку тебя больше не трогает возня в навозе.
Посох описал круг в его руке. Я вздрогнул, внезапно ощутив боль на всех своих ребрах, и воспоминания жестокой картинкой встали на миг перед внутренним взором.
– Ты уже наказал меня, – слова сорвались с губ без моего ведома. – Вчера…
Изумление легло на лицо колдуна, словно он тоже это вспомнил. Меня вновь пихнул в спину ветер. Плащ вырвался из рук колдуна и потащил старика к противоположному краю площадки. Колдун наклонился навстречу воздушной струе и с упорством шагнул вперед, ко мне. Но едва его нога оторвалась от пола, как более сильный порыв продолжил подталкивать к краю. Злость колдуна сменилась изумлением, затем страхом и отчаянием. Он замер над пропастью, как я совсем недавно, на одних пальцах, беспомощно взмахнул руками и полетел вниз. Я отважился глянуть на внутренний двор, где на серых камнях лежала искореженная темная фигурка, и, переполненный ужасом, понял, что вокруг больше ни самого легкого дуновения…
Я открыл глаза и понял, что весь в испарине. То ли от царившей жары, то ли от принесенного сном давнего кошмара. Надо мной по-прежнему простирался зеленый шатер кроны огромного дуба. Причудливый орнамент переплетающихся ветвей все так же ярко подсвечивало солнце. Время давно перевалило за полдень, солнце катилось к закату, но прохладнее не стало. Воздух, наполненный сладким цветочным запахом, зной и безветрие делали густым, одуряющим. А от сна голова совсем стала тяжелой. Проклиная майскую жару, липкую и душную, я отыскал среди травы флягу, с отвращением хлебнул теплой воды. Затем, смахнув капельки пота со лба, вылил остатки на голову и лицо. И только после этого понял, что не так. Когда я, на коротком привале размышляя, куда ехать дальше, имел неосторожность заснуть – вокруг все замерло. Даже птиц и стрекота насекомых не было слышно. Теперь же вовсю пели цикады, высоко в небе звенели трели жаворонка, а со стороны дороги слышался глухой перестук копыт. Где-то совсем недалеко всхрапнул чужой конь.
