Мария покачала головой.
— Анна, они просто очень большие медузы с особой нервной системой. А интеллект — это то, чем обладают те, на холме.
— Может быть, — сказала Анна.
На станцию она шла медленно. Дождь превратился в туманную дымку, вечерние животные выбирались из нор. Почти все принадлежали к одному виду: длинные сегментированные многоножки. Их спины блестели в лучах уличных фонарей. (Можно ли называть их так в десятках световых лет от ближайшей улицы?)
Охотники, знала она, в поисках червей, которых влага выманит на поверхность. Без малейших признаков интеллекта, хотя и великолепно приспособленные для своего образа жизни. Нет, ее инопланетяне не такие. У них есть мозг — до десяти у одной особи, все связанные между собой. Правда, у Красного и его приятелей в бухте их максимум пять. Они ведь еще подростки. Взрослые со щупальцами длинной в сотню метров никогда не спаривались и не покидали открытого океана.
Мария точно описала то, что делалось на станции. Столовая была полна людей, и шум в ней стоял оглушительный. Она заполнила поднос, высматривая Мохаммеда. Он сидел за угловым столиком в кольце возбужденных людей, которые явно хотели узнать, что произошло с ком-системой.
Анна остановилась с подносом в руках, и Мохаммед взглянул на нее.
— Я не хотел говорить по ком-системе, Анна. Пока я вел передачу с аэродрома, за мной наблюдал военный тип. Чуть только он увидел, кто выходит из самолета, как отключил энергию и больше часа отказывался ее включить. Криптофашист! Можешь представить, как я был зол!
— Про этого человека хоть что-нибудь известно? — спросил кто-то.
— Он наверняка в дипломатическом лагере, так? На станции его нет, а они вряд ли оставили беднягу под дождем в темноте.
Анна улыбнулась. В этом весь Мохаммед. Употребляет слова вроде «фашист», словно понимает их смысл, — и верит в цивилизованных людей. Есть же правила поведения, и члена дипломатической миссии оставлять под дождем не полагается.
— Но это им так не сойдет, верно? — спросил еще кто-то.
Она не поняла, кому «им». Хвархатам? Военным землянам? И взятые с потолка предположения ее не интересовали. Она кивнула Мохаммеду и отвернулась, ища взглядом свободный стул.
Позднее, когда Анна шла из одного корпуса в другой, послышался рев инопланетянского аэроплана, и она посмотрела вверх. Над ее головой в сторону океана проплывали его огни — белый и янтарно-желтый.
На следующее утро самолет вновь прилетел, а улетел вечером. Это указывало, что переговоры идут, как запланировано.
Официальных сообщений из лагеря не поступало. Переговоры были строго секретными — как обычно — и никак не освещались средствами массовой информации. Сотрудникам станции кое-какие сведения выдали, поскольку они находились под боком, но теперь и их держали в полной неизвестности.
Через три дня она получила первые неофициальные сведения. От Кати, которая трахалась с дипломатом, каким-то младшим атташе, не сдержанным на язык. Катя извлекала информацию из своего дипломатика (носившего звучное имя Этьен Корбо) и делилась с избранными друзьями, на чью скромность могла положиться. Было бы жаль, если бы про это узнали другие члены миссии.
— Он у них переводчик, — объяснила Катя. — Их старший переводчик. По словам Этьена в первый день он представил главного хвара (он у них вроде генерала), а потом сказал: «Меня зовут Никлас. Не впадите в ошибку, полагая, что я должен испытывать раздвоенность, и не считайте, что в дальнейшем мои слова будут моими. Когда я говорю, говорит генерал». Или что-то в этом роде. Этьен склонен приукрашивать свои истории. Военная разведка послала запрос за пределы системы. Хотят выяснить, что это за тип.
— Ну, а что переговоры? — спросила Анна. — Есть продвижение?
Катя обаятельно улыбнулась. Большинство ее предков происходило из Юго-Восточной Азии, а некоторые были африканцами. Она была невысокой, смуглой, худощавой — и самой красивой женщиной, каких доводилось видеть Анне, не считая голограмм. А еще она была первоклассным ботаником, и никто лучше нее не разбирался в желтых мхах наземного покрова.
— Про это Этьен со мной не говорит. Эти сведения совершенно секретные, а вот пересказывать мне всякие сплетни можно. Он свободно владеет — по-настоящему свободно — главным хварским языком.
