Ради чести Гунн это дело не стали придавать огласке, но ведьму поймали и утопили в море, надев ей на голову кожаный мешок. Жуткий сон про яму повторялся и после ее смерти, но очень редко, не каждый год. Взрослея, Харальд все лучше понимал, какой страшной опасности подвергался и как ему повезло, что он отделался лишь небольшим заиканием. Иной раз доходили слухи, что Гунн и в Норвегии не оставила занятия колдовством и даже вроде бы обучалась у тамошних финнов, великих искусников по части чар. С годами за Гунн, матерью все возрастающего семейства, установилась слава сильной колдуньи, и Харальд теперь был уверен, что она тогда тайком бегала к Ульфинне ради чародейской науки, хоть это и не к лицу женщине высокого рода.
Брезгливая ненависть к ведьмам, злым чарам, коварным женщинам навсегда поселилась в душе Харальда. Теперь это был не мальчик, а взрослый, сильный мужчина двадцати пяти лет, самый высокий в дружине, один из сильнейших бойцов, отважный и решительный человек, недоступный для детских страхов. Но прошлое ожило в памяти, когда он увидел ее – рыжеволосую девушку, носившую то же имя, что и его старшая сестра-колдунья, тоже способная становиться то старой, то молодой… И даже когда Харальд узнал, что здесь нет никакого колдовства, что между этими двумя женщинами из рода йотландских Инглингов и давно погибшей ведьмой Ульфинной нет никакой связи, он все же не смог отделаться от чувства, что страшное приключение его детства получило продолжение. Если не старая ведьма Ульфинна, то некая ее часть, некий родственный ей дух пришел в облике этой девушки с пышными рыжими волосами и немного вздернутым носом – Гунхильды дочери Олава.
***
Следующих дней Гунхильда почти не запомнила. Ненадолго приходя в себя, она видела лежанку в незнакомом доме, с резными столбами и занавеской. Гунхильду бросало то в жар, то в холод, она то потела, то мерзла, несмотря на то что была укрыта двумя шкурами и пылал огонь в очаге. Асфрид была рядом, и поэтому Гунхильда не слишком заботилась об остальном; бабушка то поила ее отварами трав – цветов бузины, ивовой коры, белой кувшинки, липовым цветом, – то вытирала ей лоб, помогала переменить мокрую сорочку, растирала грудь и спину медвежьим жиром, кормила кашей с ложечки, как маленькую, но Гунхильда совсем не хотела есть и могла проглотить лишь чуть-чуть. Иногда бабушку сменяли Унн и Богута, иногда совсем незнакомые женщины. Особенно часто появлялась одна, пожилая, по имени Аса. Но Гунхильда не понимала, сколько прошло времени; иной раз, очнувшись, она думала, что продолжается все тот же день – начало его терялось так далеко в прошлом, что она даже не помнила, какие события там сокрыты. А иногда ей казалось, что она лежит так уже много-много дней, возможно, даже успела состариться. Но было не до размышлений: каждый вдох причинял боль, мучительный кашель раздирал грудь, сон мешался с явью, и нередко ей казалось, что вокруг уже смыкаются черные стены обиталища Хель. И тогда рядом возникал свет; сначала это было просто пятно, но потом оно принимало очертания женской фигуры, проступало лицо, и Гунхильда видела саму себя в полусне-полубреду. Это она, Гунхильда, только такая красивая, какой она никогда не видела себя в отражениях; женщина-двойник подходила, наклонялась, клала прохладную руку на лоб, и сразу становилось легче дышать. Очнувшись и вспоминая это видение, Гунхильда думала, что к ней, похоже, является ее фюльгья, дух-хранитель, способный принимать облик животного или женщины. Становилось жутко: ведь обычно фюльгья показывается только перед смертью человека, но эта, похоже, хотела защитить Гунхильду от жадных рук Хель.
То ли невидимая для других гостья помогла, то ли молодая сила крепкой девушки, но постепенно болезнь отступала. Гунхильда уже не впадала в забытье, жар спал, и хотя кашель еще держался, она начала понимать, что происходит вокруг. Оказалось, что она лежит в девичьем покое Гормовой усадьбы, где поселили их с Асфрид. Когда внучка уже была способна воспринимать, бабушка стала тихонько рассказывала о событиях последних дней. Разумеется, Горм и его домочадцы были невероятно удивлены, узнав, что две «ведьмы», так смутившие Харальда, оказались дочерью и матерью их врага Олава из Слиасторпа. Между Кнютлингами происходили бурные объяснения: Харальд упрекал брата в нерешительности, из-за которой тот не захватил Хейдабьор и не взял клятву верности с его хёвдингов. Горм скорее был недоволен тем, что Кнут вообще ввязался в эту глупую войну с Олавом, с которой легко мог не вернуться. Однако то, что он привез женщин Олава, следовало считать успехом: имея их в руках, можно вести вполне успешные переговоры, даже если из Швеции Олав вернется с сильным войском.
