В Бельгии напуганный король хотел отречься от престола. В конце концов правительство позволило ему остаться, и он в благодарность запретил собрания. В Германии были возведены баррикады. Затем были призваны войска, и мятежных граждан расстреляли. В Пруссии по‑прежнему нет ни парламента, ни свободы речи, ни права собраний, ни свободы слова или суда присяжных, ни терпимости к идеям, отклоняющимся хотя бы на волосок от архаичного представления о священном праве королей.
— Вы высказываете весьма сильные мнения в своих наблюдениях, — заметил Линкольн.
— Действительно, и я совершенно прав. Поглядите на другие страны. Народ восставал и в Италии, каковая была и по сей день остается не более как пестрой смесью анахроничных принципалов. А Россия, управляемая царями, является краеугольным камнем деспотии в Европе. И Прага, и Вена тоже пережили народные восстания, как и Париж, и толпы захватывали контроль над городами. И их расстреливали войска.
По сравнению со всем этим условия в Англии, несомненно, идиллические. Но теперь Британия вступила в эту глупую войну, сделала ужасную ставку, решилась сместить избранное народом правительство, растоптать единственную значительную демократию в мире. Крохотная Швейцария не может воплощать в себе благородное будущее человечества. Но возрожденные Соединенные Штаты Америки могут.
Оба президента молча переглянулись, мысленно оценивая важность сказанного.
— Лично я никогда не рассматривал это в подобном свете, — промолвил Дэвис. — Полагаю, мы принимали нашу страну как данность и принимали эти достоинства как нечто само собой разумеющееся.
— Очень многое из того, что мы считаем естественным, может измениться, — ответил Милл. — Естественное правление Британии над американскими колониями было отменено этими же самыми восставшими колонистами. Я не уклоняюсь в сторону, когда говорю с вами о законах экономики. Если вы последуете за мной туда, куда я хочу вас повести, то дойдете до самой сути проблемы, с которой столкнулись.
Вы должны понимать, что истинной епархией экономической науки является производство, а не распределение, как считают многие. Этот факт имеет фундаментальную значимость. Экономическая наука о производстве связана с природой. Нет ничего произвольного в том, будет ли труд более производительным в этой отрасли или в той, ничего капризного или случайного в снижении плодородия почвы. Скудость и закоснелость в природе — реальные факты. Экономические правила поведения, открывающие нам, как довести до максимума плоды нашего труда, так же безличны и абсолютны, как законы, правящие химическим взаимодействием.
— Эти материи свыше моего понимания, — с недоумением посмотрел на него Джефферсон Дэвис.
— Уверяю вас, отнюдь. Просто пока следуйте за мной туда, куда я вас направлю. Законы экономики не имеют ничего общего с распределением. Как только мы произвели богатство, мы может делать с ним, что хотим. Мы можем разместить его, как нам заблагорассудится. Это уж общество решает, как следует его распределить, а общества бывают различными. Вы на Севере доказываете этот закон, потому что знаете, что нет «естественного» закона, решающего, как человек должен относиться к человеку. Это означает, что производственные отношения могут быть изменены, рабство может быть запрещено, а производство все равно будет продолжаться.
— Позвольте с вами не согласиться, — яростно тряхнул головой Дэвис. — Экономика Юга основана на институте рабства, и мы не можем существовать без него.
— Можете и, несомненно, будете. Принцип частной собственности еще не подвергался настоящему испытанию. Сейчас он находится в остром противоречии, из–за которого вы и воюете, с истинным определением собственности. Я заявляю вам, что человеческие существа не могут быть собственностью. Законы и установления Европы все еще отражают ее кровопролитное феодальное прошлое, а не дух реформ. Только в Америке может быть проведен этот жизненно важный эксперимент. Я полагаю, что социальное поведение может быть изменено, и вы должны непременно верить в это, иначе не воевали бы за свободу.
