С этого дня Берришон так усердно изучал выпады и парады, что забыл о питье и еде. Скоро наступило время, когда он с заурядными фехтовальщиками мог биться на равных.
За несколько недель подросток с улицы дю Шантр переменился до неузнаваемости, хотя, скажем прямо, ума в голове у него не прибавилось. Но глядел он теперь гордо, даже нагло – и горе тому, кто косо глянул бы на ученика Кокардаса-младшего!
От гасконца, собственно, он и набрался своего фанфаронства. Тетушке Франсуазе это чрезвычайно не нравилось. Однажды она сказала внуку:
– Не по душе мне, что ты хочешь стать рубакой, – ну да уж лучше так, чем болтаться по улицам.
– Я на улицу уже не выхожу, – отвечал Берришон, – и не выйду, пока…
Он замолчал. Старушка догадалась, что ему чего-то очень хочется, но он не смеет заговорить.
– Пока что? – спросила она.
– Ох, бабушка, если бы ты была так добра…
– Чего тебе надо?
– Ох, я даже сказать не смею – ни тебе, ни барышне…
– Верно, чепуха какая-нибудь?
– Нет, бабушка, не чепуха…
– Так говори!
– Ты бы попросила за меня господина Лагардера…
– Не Лагардера надо говорить, а графа!
– Попроси за меня графа… – покорно повторил Берришон.
– А сам почему не можешь?
– Нет, нет, нет! Он мне откажет!
– Значит, и мне откажет. Ну, хватит болтать! Садись лучше да помоги мне почистить лук.
Чтобы Берришон, будущий учитель фехтования, ученик Какардаса и Паспуаля, чистил лук?! Да ни за что! Он с негодованием бросил в угол протянутую бабушкой связку лука и гордо произнес:
– Тот, кто имеет честь держать в руках шпагу, не опускается до таких презренных занятий!
– Чего-чего? – закричала старуха. – А я, малыш, имею честь держать в руках метлу, и, если через пятнадцать минут ты мне все не перечистишь, я тебя так отделаю, что ты неделю сидеть не сможешь!
Это была не пустая угроза. Жан-Мари счел за лучшее смириться и вступить в переговоры:
– Ну хорошо, бабушка Франсуаза, только ты исполни мою просьбу, а то не начищу лука.
– Опять ты за свое? Ну, так о чем же мне попросить господина Лагардера?
Мальчишка набрался духа и выпалил:
– Чтобы он взял меня к себе на службу и позволил носить шпагу…
Жан-Мари совсем не был уверен, что не получит за эту речь подзатыльников. Франсуаза не стала его бить, однако немедленно вскипела:
– Это тебе-то шпагу, щенок ты этакий! Борода еще не пробивается, а туда же! Да что ты с ней делать-то будешь?
– То, что подобает благородному человеку! – заявил Берришон.
– Что ты сказал? Да ты и с вертелом в руках на улице появиться не посмеешь! Хочешь, чтоб тебя опять караул забрал? Что ж это такое, Господи Боже, ему еще и шпагу! Мне и то, внучек, шпага больше к лицу, чем тебе!
Кухарка так разъярилась, что схватила метлу, ткнула пресловутую связку лука в лицо Жану-Мари и приказала:
– Садись чистить – и посмей только пикнуть у меня!
И Берришон покорно принялся за дело. Все мечты о славе развеялись в кухонном чаду. Юноша сидел в уголке и лил горькие слезы, – к счастью, он мог сам себя уверять, что это от лука. А не послушайся он – и получил бы тумаков, весьма позорных для будущего фехтовального мастера…
Как вы понимаете, своим новым друзьям Жан-Мари не сказал ни слова, но все же набрался смелости обратиться с той же просьбой к Паспуалю. Нормандец засмеялся, потом задумался и сказал:
– Мысль твоя хороша, мальчик, но надо немного обождать. Сейчас не время – вот вырастут у тебя усы, тогда и поговорим.
Итак, Берришон и тут потерпел сокрушительное поражение. Но он не отчаялся. В голове сорванца созрел план решительных действий: он решил обратиться прямо к Авроре. «А если и она меня не поймет, – размышлял он, – так я и к самому графу пойду! Посмотрим, что больше к лицу Берришо-ну – вертел или шпага!»
К несчастью для него, Лагардер внезапно уехал в тот самый момент, когда мальчишка совсем уже собрался с ним поговорить. Все планы рухнули – и Берришону в те часы, когда он не брал уроки у достойных фехтмейстеров, оставалось только заниматься унизительной работой на кухне… Чтобы избежать ее, он вновь принялся бродить по Парижу. В руках у него была палка – и он то и дело пронзал ею незримых врагов…
