Тем не менее тот, кто убил этих пятерых людей, наверняка все еще разгуливал по улицам Эстрелья-де-Мар, все еще наслаждался суши и читал «Монд», все еще пел в церковном хоре или лепил из глины на курсах скульпторов.
Словно никто не осознавал этой очевидной истины, слушание в суде магистрата разворачивалось своей бесконечной чередой, какой-то немыслимой лентой Мёбиуса, таинственные витки которой разматывались в одном направлении, потом в другом и возвращались в исходные точки. Юристы, как и журналисты, умеют топтаться на месте, переливать из пустого в порожнее и опровергать собственные доводы. Я сидел на слушании рядом с сеньором Данвилой всего в нескольких ярдах от Фрэнка и его переводчика, а патологоанатомы давали показания, покидали свидетельское место, затем снова давали показания, по косточкам разбирая тело за телом, живописуя смерть за смертью.
Горя желанием поговорить с Фрэнком, я удивлялся тому, как мало он изменился. Я ожидал, что он похудеет и сникнет за долгие серые часы пребывания в одиночной камере, что его лоб избороздят морщины, ведь его упорство в этом абсурдном блефе, несомненно, требовало колоссального напряжения. Он побледнел, так как следы загара почти исчезли с его лица, но выглядел уверенным и ничуть не встревоженным. Фрэнк одарил меня дежурной улыбкой и попытался было пожать мою руку, но его быстро остановили конвойные. Он не принимал участия в судебной процедуре, но внимательно слушал переводчика, всем своим видом подчеркивая перед судьями магистрата свою роль в описываемых событиях.
Покидая зал суда, он ободряюще махнул мне рукой, как будто мне предстояло последовать за ним в кабинет директора школы. Я ждал, сидя на жесткой скамейке в коридоре, уже твердо решив, что постараюсь избегать прямой конфронтации с братом. Бобби Кроуфорд был прав, когда говорил, что инициатива принадлежала Фрэнку. Если мне удастся подыграть его выходкам, то я, может, и сумею узнать, что он задумал.
– Мистер Прентис, я должен попросить извинения…
Ко мне спешил сеньор Данвила. Судя по его скорбному лицу, он был еще более взволнован, чем обычно, словно произошла какая-то новая неприятность. Адвокат беспомощно разводил руками, будто искал выход из этой ситуации, осложнявшейся с каждой минутой. Подойдя ко мне почти вплотную, он повторил:
– Сожалею, что заставил вас ждать, но возникла небольшая проблема…
– Сеньор Данвила?… – Я попытался успокоить его.– Когда я смогу повидаться с Фрэнком?
– У нас затруднение.– Сеньор Данвила, казалось, искал свои отсутствующие портфели, страстно желая хоть чем-нибудь занять руки.– Мне трудно говорить. Ваш брат не желает вас видеть.
– Почему? Я не могу в это поверить. Это какой-то абсурд.
– У меня такое же мнение. Я расстался с ним минуту назад. Он заявил об этом совершенно определенно.
– Но почему? Ради всего святого… Только вчера вы говорили мне, что он согласен.
Данвила сделал умоляющий жест в сторону статуи в нише, призывая в свидетели гипсового рыцаря.
– Я говорил с вашим братом вчера и позавчера. Он не отказывался вплоть до последнего момента. Я очень сожалею, мистер Прентис. Видимо, у вашего брата есть свои причины. Я могу только давать ему советы.
– Это нелепо…– Я сидел на скамье, внезапно ощутив страшную усталость.– Он решил осудить себя сам. А как насчет залога? Что, если мы предложим выпустить его под залог?
– Это невозможно, мистер Прентис. Пять убийств и признание вины.
– Мы можем объявить его психически неуравновешенным? Доказать, что невменяемость лишает его права выступать в суде?
– Слишком поздно. На прошлой неделе я консультировался с профессором Хавьером из института Хуана Карлоса в Малаге, выдающимся судебным психологом. С разрешения суда он согласился освидетельствовать вашего брата. Но Фрэнк отказался повидаться с ним. Он настаивает, что он в совершенно здравом уме. Мистер Прентис, я был вынужден согласиться с ним…
Ошеломленный всем этим, я ждал возле здания суда, надеясь увидеть Фрэнка, когда его поведут к одному из полицейских фургонов, чтобы доставить обратно в Малагу. Но по истечении десяти минут я сдался и вернулся к своей машине, чувствуя себя глубоко оскорбленным. Отказ Фрэнка был не только развенчивал меня, лишая моей традиционной роли старшего брата-защитника, но и явно давал мне понять: «Убирайся из Марбельи и Эстрелья-де-Мар!» Извращенная логика моего брата прямой дорогой вела его к десятилетиям заключения в провинциальной испанской тюрьме, к тяжелому испытанию, которого он, видимо, жаждал всей душой.
