В нескольких шагах от меня была будка, в которой днем и вечером сидел дежурный, следивший за порядком на стоянке. Я перегнулся через стойку и щелкнул главным выключателем освещения площадки. Все ее пространство залил поток флюоресцирующего света.
Женщина прищурилась от внезапно вспыхнувшего света, прикрыла глаза серебристой сумочкой и заковыляла на сломанных каблуках к входу в клуб, закрывая измятой юбкой порванные колготки.
– Подождите! – крикнул я ей.– Я вызову полицию…
Я уже собрался последовать за ней, как вдруг обратил внимание на ряд автомобилей, стоявших лобовыми стеклами к «порше». От машины, где чуть было не изнасиловали женщину, их отделяла только узкая дорожка. На передних сиденьях некоторых машин сидели водители и их пассажирки. И те и другие были в вечерних костюмах, их лица прикрывали опущенные солнцезащитные козырьки. Все они наблюдали за изнасилованием, не вмешиваясь, словно посетители картинной художественной галереи на просмотре для избранных.
– Да вы что, ничего не замечаете? – закричал я.– Ради бога…
Я направился к ним, разозленный тем, что они даже не подумали спасти эту несчастную, и стал барабанить своим забинтованным кулаком по лобовым стеклам. Но водители просто запустили моторы. Одна за другой машины проносились мимо меня к воротам, женщины прикрывали глаза руками.
Я вернулся в клуб, надеясь разыскать жертву нападения. Костюмированные проститутки все еще стояли в вестибюле, по-прежнему обсуждая список телефонов. Они дружно повернулись ко мне, как только я поднялся по ступеням.
– Где она? – спросил я их.– Ее там чуть не изнасиловали. Вы видели, как она сюда вошла?
Они удивленно переглянулись, а потом дружно захихикали, – было очевидно, что их сознание блуждает в каком-то безумном амфетаминовом пространстве. Одна из них коснулась моей щеки, словно успокаивая ребенка.
Я обыскал дамскую комнату, распахивая пинком ноги дверь одной кабинки за другой, а затем стал бродить между столами погруженного в темноту ресторана, пытаясь уловить запах гелиотропа, как шлейф тянувшийся за той женщиной в ночном воздухе. Наконец я увидел ее возле бассейна. Она танцевала босиком на мокрой траве. Тыльные стороны ее рук были выпачканы губной помадой. Когда я подошел к ней и попытался взять за руку, она одарила меня странной многозначительной улыбкой.
Панихида – это еще одно пересечение границ, во многих отношениях гораздо более формальное и растянутое, чем любое другое. Люди, одетые в свои самые темные одежды и дожидавшиеся начала похорон на протестантском кладбище, производили впечатление состоятельных эмигрантов, вынужденных терпеливо стоять на таможне в чужом, враждебно настроенном государстве. При этом все они ясно отдают себе отчет в том, что, сколько бы они ни прождали, только одного из них пропустят за кордон в этот день.
Впереди меня стояли Бланш и Мэрион Кесуик, две бойкие англичанки, которые держали изысканный французский ресторан возле гавани. Их черные шелковые костюмы поблескивали в лучах палящего солнца, словно плавящаяся смола, но обе держались холодно и невозмутимо, словно присматривали всевидящим оком собственниц за своими кассиршами-испанками. Несмотря на большие чаевые, оставленные мной в их ресторане вчера вечером, они едва улыбнулись, когда я похвалил их кухню.
Почему-то теперь обе оказались более приветливыми. Когда я проходил мимо них с фотоаппаратом в руках, надеясь сфотографировать церемонию, Мэрион остановила меня рукой в перчатке.
– Мистер Прентис? Вы ведь еще не уходите? Ничего же не случилось.
– Думаю, все уже случилось, – ответил я.– Не беспокойтесь, я останусь здесь до конца.
– Вы так встревожены.– Бланш поправила на мне галстук.– Я понимаю, зияющая могила и всякое такое, но для вас там нет места, хотя Биби – она была такая худенькая. Ей хватило бы даже детского гробика. Жаль, что вашего брата сейчас здесь нет, мистер Прентис. Биби его очень любила.
– Мне приятно это слышать. И все же какие солидные проводы в последний путь.– Я обвел взглядом пятьдесят или около того человек, ожидавших выноса гроба возле открытой могилы.– Приехало так много людей.
