Для Ворошилова была важна драматургия человеческого лица. Он не упускал ни одного конфликта в команде. Его гениальный оператор Фукс успевал ловить любое движение мимических мышц игрока. Вообще, Ворошилов и Фукс – это были два профессионала, которые нашли друг друга. Фукс погиб вскоре после смерти Ворошилова. Грустно шутили: «Ворошилов забрал его себе – наверняка даже там занимается телевидением».
Конфликты между игроками Ворошилов часто инициировал сам. Он ссорил знатоков тонко, порой те даже не могли понять, что происходит. Конфликт между капитаном и командой, между капитаном и игроком, которого выбрали для ответа, – он умел их генерировать.
Но и сглаживать тоже умел.
– Эдуард Михайлович, вы бы зашли в студию, – на пороге моего кабинета мялся ассистент режиссера.
– А что там?
Время было крайне неудачное – у меня гора работы, все нужно сделать срочно, а тут…
– Ну вы зайдите, пожалуйста, – ассистент явно подбирал слова. – Вы лучше сами посмотрите.
И я пошел.
В небольшой студии находились две команды знатоков. Шесть человек стояли в круге, еще шесть – за ними. Первые – спиной ко вторым. И по команде первые начинали падать назад – ни за что не хватаясь, словно теряли сознание. А вторые ловили их – и возвращали в вертикальное положение.
Сегодня это упражнение «на чувство локтя» известно, пожалуй, каждому первокурснику психологического факультета. Тогда оно и правда казалось сектантски-невероятным.
– Работаем с психологами, – Ворошилов подошел ко мне, кивнул на незнакомого мужчину «научной наружности». – Воспитываем доверие человека к команде.
– Дайте и я упаду, – сам не понял, как это сказал.
– Пожалуйста. – Ворошилов пожал плечами.
Было страшно. Ровно в тот момент, когда я начал падать, мозг пронзила мысль: я же начальник! У нас же начальство никогда не любят! Кто ж меня ловить-то будет?
Поймали. Это было колоссальное ощущение свежести. Будто я прыгнул с моста на Манхэттене.
Говорят, Моцарт сочинял свои гениальные произведения по наитию. Ворошилов – другой. Он гений, но гений думающий. Его мозг не останавливал свою работу ни на минуту. Он анализировал варианты, искал возможности, просчитывал вероятности. Кому в середине 70-х годов могла прийти в голову идея позвать психологов для того, чтобы сплотить команды знатоков? Игра «Зарница» – вот наш вариант сплочения!
Ворошилову повезло с телевидением. Он нашел ту сферу, где его талант смог раскрыться в полной мере. К счастливому сочетанию таланта, чего-то от Бога, профессионализма, умения сосредоточиться в своем одиночестве и раскрепостить воображение он добавил понимание телевидения – чуда, которое он в то же время мог лепить по собственному воображению…
Однажды мы с Ворошиловым обсуждали теорию ноосферы Владимира Вернадского. По мнению ученого, в ноосфере собираются все эмоции, все энергетические поля, которые существуют в человечестве, всё плохое и всё хорошее – там. Если очень сильно упрощать, вся энергия человеческих душ – в ноосфере. Ворошилов понимал, что она существует, чувствовал ее. И чувствовал, что она каким-то образом связана с телевидением. Что телевидение влияет на ноосферу благодаря своей электронной природе. Сама природа распространения телевидения – пронизывание всего и вся – это не просто так, это какая-то высшая сила. И он чувствовал себя хозяином этого. Он осознавал, что может на это влиять. Конечно, Наташа Стеценко могла ему сшить черную шапочку с буквой «М», и он бы мог очень хорошо в ней смотреться в черной своей комнате. Он был мастер. Настоящий мастер – в воландовском смысле этого слова. Да, в нем была и дьявольщина тоже. Дьявольщина, которая состояла в том, что он мог иногда так вспыхнуть очами, что мало не покажется. Что ты понимаешь: в этот момент лучше с ним не связываться. Или что ты можешь его потерять навсегда. А мне не хотелось его терять.
Уже с первого выпуска «Что? Где? Когда?» я понимал: это бомба. Понимала и вся молодежная редакция. Да вся страна понимала – кажется, выпуски игр не интересовали только грудных младенцев. А вот в руководстве к передаче относились неоднозначно.
