Собственно кайф Илье был по барабану, но глюки давали возможность видеть Ленку.
«Если бы это и правда была война, — подумал Илья, — мне было бы за что сражаться».
Но сражаться надо было раньше. Просто мало кто знал, за что и с кем.
Плечо свело судорогой. Илья распрямился, осторожно покрутил шеей.
По направлению к баракам бежал живой факел. Пламя летело по ветру, как плащ.
Хорошо взялось, автоматически отметил про себя Илья.
Человек бежал отчего-то молча, словно огонь не доставлял ему ни малейшего неудобства. Через полминуты силуэт полностью растворился в песчаной взвеси, поднятой ветром. «Для тушения пожаров используют песок», подумалось глупо.
— Дурачок, — глухо, сквозь майку, закрывающую рот, произнес незаметно подошедший Вась-Вась, и Илья вздрогнул, подумав, что тот снова говорит о нем.
* * *
В темноте барака чувства притуплялись. В мозгу происходило короткое замыкание, и все начинало казаться обыденным, терпимым, почти нормальным.
— Зачем все должно быть так? — лениво сказал вслух Илья. — Фашизм-то сразу зачем? Можно же было и по-другому.
Вась-Вась не ответил — похоже, уже отрубился. С нар слева раздался смешок.
— Ты, видимо, не был очень религиозным человеком, да, Ил?
Даже после обратного смешения русские имена давались иностранцам тяжело. Илья привык к переиначиванию, не придирался и не поправлял.
— Вот именно, — сказал он, повернувшись на голос. Как звали мужика? Майк? Мик? — Вот именно, не был. Без меня меня женили, поговорка такая есть, знаешь?
— Я другую знаю. «Незнание закона не освобождает от ответственности», — невидимый сосед снова хмыкнул. — Слышал?
— Кончай трепаться, парни, — подал голос Вась-Вась. — Спать давайте.
— Не трынди, — сказал Илья Майку. — Это не мой закон. Я на царствие небесное не подписывался. Свобода воли где ваша хваленая?
Майк (или Марк?) хмыкнул:
— У меня сын восьмилетний, когда думает, что его несправедливо обижают, тоже заявляет: «А зачем вы меня родили? Я не просил!» Так и ты.
— А что ж ты его обижаешь-то несправедливо? — насмешливо спросил Илья.
Майк снова хмыкнул:
— Детей, судя по всему, у тебя тоже не было.
— Хорош языками чесать, — рыкнул кто-то. — Устроили клуб, тоже…
Но Майк уже тоже завелся:
— Ты, значит, весь в белом, ни на что не подписывался, ни в чем не виноват. Это другие пусть отдуваются, а ты ни при чем.
— Никто не должен отдуваться! — крикнул Илья. — Никто! Кому это надо, зачем? Дары растратили… Нефть высосали, катастрофа вселенская… Вон ее тут сколько, нефти. Из ниоткуда, из воздуха… Им же пальцами щелкнуть, все перезапустить; на кой этот цирк исправительно-трудовой?
Скрипнули нары. Голос Майка прозвучал приглушенно, как будто он с головой накрылся одеялом.
— А ты заяви протест, — сказал он апатично, внезапно утратив к разговору всякий интерес. — Как вон сегодняшний орел. Облейся да чиркни спичкой. Сразу поменяешь мировой порядок. Совесть народная, млять…
В мозгу снова перемкнуло. Все вернулось на круги своя. Дико, мерзко. Нельзя быть в белом с черными руками. А наши руки зачернели так, что их не отмоешь никаким мылом.
— Спи, Илюха, — негромко сказал Вась-Вась. — Чего ты? Живы будем — не помрем.
Илья кивнул, будто Вась-Вась мог его видеть. Рукой нашарил в кармане сверток, вытащил. Развернул. Положил в рот щепоть псилоцибиновой россыпи и начал жевать.
Унеси меня, волшебный гриб.
Это было нарушение неписаных правил: спорить о том, почему да как. Надрывать глотку и душу. Тратить остаток сил, переливать из пустого в порожнее.
Унеси меня.
Перед глазами затанцевал огонь. У огня были руки, и ноги, и неразличимое лицо. «Кому это надо? Зачем?» — с укором сказал Илья. Пламенные руки взлетели вверх, из сожженного горла вырвался хрип. «Sanctus, sanctus», — завел высокий чистый голос. Детский?
«Pleni sunt coeli et terra gloria tua». Живой факел вспыхнул с новой силой, заметался из стороны в сторону, обдал жаром. «Sa-a-a-anctus», — голос тянул звук все выше и выше, ad excelsis, бесконечно, невыносимо. Очищающий огонь, подумал Илья, чувствуя, как слезы сжимают горло, блажен грядущий во имя Господне.
Я не хочу. Я сюда не за этим. Я на это не подписывался.
