— На рупь шибко не погуляешь.
— Все равно… Шиковать стали. Не ко времю…
Словом, собрание в намеченное Ваниным с Загребиным русло не входило.
Ванин побледнел, ноздри его раздулись:
— Хватит! Это черт знает… Злопыхать на общественные порядки, на коллектив. Вызывает подозрение…
Голос Ванина скорбел.
— Да чего зря-то?.. — удивил всех фальцетик Симашенки. — Прав Резников: хоть крути, хоть верти, а Загребин должен в шахте работать.
Ванин развел руками: «Ну, не знаю». И сел.
— Ты подумай о сыне, Иван Яковлевич, — твердил свое Карелов. — Вином моего Мишку спаивает. Деньги где-то берет.
Загребин, налитый густой краснотой, будто не реагировал ни на слова Карелова, ни на собрание, которое как-то сразу притихло.
Ванин заговорил о том, что собрание сорвано по вине Резникова и нужно поставить вопрос о недостойном его поведении.
— Ладно, — сказал Серега спокойно, — ставь когда такой, — и пошел к двери.
Несколько дней все ждали бури. Но, видно, Ванин на холодную голову решил Серегу не трогать. Напротив, Загребин стал спускаться в шахту. Правда, не на смену, а на час-два. То какую-то ревизию механизмов делать, то опись. Серега же в отпуск ходил четыре зимы подряд, «по производственной необходимости». Да и шут с ним, с летом: в ялты Сереге не ехать, весь отпуск поливай огород да поли.
Для него отпуск — это отлежаться, отоспаться, днем в кино походить. В ялты Сереге не ехать — они денежку тянут. А полечиться и в профилактории Серега может, без отрыва от работы. За семнадцать рублей. Кормят и лечат — по рассказам — на этих курортах в два раза хуже, чем в профилактории. Так что пусть в ялты ездят те, у кого пухлые карман да пузо — растрясут…
Ну и тихо же Карелов деньги считает. Истомишься в очереди. Да ладно: тихо — не лихо. Загребин, бывало, что фокусник: раз-раз и — отвали. И все с шуточками-прибауточками. А неловко как-то было у кассы. Этакий душок нечестности витал над столом.
— За марочку тридцать копеек, — воркует, бывало, Загребин.
— В прошлый раз платил.
— Не обеднеешь, ки-ки-ки…
Деньги платят. Торговаться? Да ну его к шутам, а марки не берут — одна в год положена. Деньги прибывают — марки остаются. Загребин их потом опять в оборот пускал.
У Сереги по этому случаю неприятность была. Не успел расписаться, как Загребин накидал сто двадцать один рубль. Звякнул мелочью.
— Погоди. — Серега, комкая бумажки, пересчитал, собрал мелочь. — Сорок пять копеек. В ведомости — семьдесят пять. Рассчитай сполна.
— За марочку ДСО… ки-ки-ки…
Серега вынул из кармана бумажку, развернул;
— Вот они, марки.
Загребин кинул два пятнадцатника. Один упал.
— Подыми деньги.
— Иди. Получил — не задерживай. — Щеки запунцовели, глаза подернулись ледком.
— Ты что, Серега! — зашумели задние. — В столовой пиво, а он из-за пустяка…
— Тебе чего надо? — В голосе Загребина угроза.
— Подыми деньги. Не зарабатывал, чтоб бросать.
— Сам поднимешь.
С минуту они смотрели друг на друга. Серега будто забыл про деньги. Он был неожиданно поражен вспомнившимся ему лицом. Ну, да! Эта же сытая, самодовольная рожа, эти же глаза, в которых: «Прочь с дороги — раздавлю». Что с того, что лицо это встретилось давно, в войну, и не на шахте, а в родном совхозе, куда Серега приехал раненый на побывку? Две капли. А может, и тогда Загребин был? Да какая разница. «Долгонько же ты живешь. Уж и не думал встретиться, а гляди-ка…»
А как было: из Ленинграда привезли еле живых от голода детей. В совхозе было тоже голодно, и бабка Елена, приставленная ухаживать за детьми, совсем извелась — картошки и той не досыта варила. Она и пожаловалась Сереге на управляющего. Тот прямо днем резал петухов на птицеферме и носил домой в открытую.
— Что за домашний фашизм?! — удивился Серега и стал наблюдать.
Встретил. Управляющий грузный, мрачный, и Серега смекнул: без боя не обойтись. Силы явно неравные, и нога еще не зажила, да ведь наше дело правое.
— Куда петушка?
Управляющий надвигался горой, не сбавлял хода.
— Занеси-ка бабке Елене.
Ноль внимания.
— Ты что ж, пьявка, кровь тут сосешь!
Тот как ветку, отвел Серегу с дороги.
Тогда маневром возьмем. Набычился и — прямой наводкой головой в широкий бок. Три ребра высадил. Спасибо родному военкомату: от суда спас — на фронт поскорей отправил.
