— Я даже сделала запись об этом в своем Дневнике. — Она положила на стол огромную тетрадь, и страницы легко зашелестели под ее пальцами. — Вот здесь… «Среда. Его величество оказал мне честь, спросив совета относительно будущего принцессы Гиацинты. Остался к чаю и был совершенно…» Никак не могу разобрать слово…
— Позвольте мне, — вмешался король, склоняясь над Дневником. Его обычно румяное лицо стало совсем пунцовым. — Похоже на «очарователен». — Он постарался произнести это как можно более небрежным тоном.
— Неужели? Неужели я именно так и написала? Видите ли, я обычно пишу все, что мне приходит в голову, прямо сразу, не задумываясь. — Она проделала ручкой движение, подобающее человеку, который записывает все, что ему приходит в голову, не задумываясь, и вернулась к Дневнику. — «Остался к чаю и был совершенно очарователен. Потом размышляла о бренности жизни». — Она подняла широко открытые глаза и устремила на короля задумчивый взгляд. — Я часто предаюсь размышлениям в одиночестве…
Веселунг никак не мог оторваться от Дневника.
— А у вас еще есть такие записи, как… как эта, последняя? Можно посмотреть?
— О, ваше величество, боюсь, там слишком много глубоко личного. — И она поспешно захлопнула тетрадь.
— Мне показалось, я видел какие-то стихи…
— Да, небольшая ода к любимой канарейке. Вряд ли это будет интересно вашему величеству.
— Я обожаю поэзию! — гордо изрек король.
Он и сам однажды сочинил двустишие, которое можно было читать как с начала до конца, так и наоборот. Считалось даже, что во втором варианте оно обладает некоторыми магическими свойствами. Как утверждает Роджер Кривоног, это произведение стало чрезвычайно популярно в Евралии, а звучало оно так:
Бо, бо, бил, бол.
Во, во, вил, вол.
Оригинальная идея, выраженная с завидным лаконизмом.
Графиня, конечно, просто кокетничала — на самом деле ей очень хотелось прочесть свое стихотворение.
— Это простая безделица, — скромно молвила она, а потом продекламировала:
Привет тебе, оранжевая пташка!
В росистых кущах, на кустах цветущих
Ты трепетное сердце изливаешь
В прекрасных звуках, в небеса плывущих.
И в упоении внимающий пернатому поэту,
Пернатый хор подхватывает песню эту.
— Прелестно! — с искренним восхищением воскликнул король, и с ним нельзя не согласиться.
Много лет спустя другой поэт по имени Шелли воспользовался той же идеей, но облек ее в гораздо более вычурную и, по моему мнению, менее совершенную форму.
— Скажите, а эта птичка настоящая или вымышленная? — спросил Веселунг.
— Моя любимица.
— Ей понравилось?
— Увы, ваше величество! Ее постигла внезапная кончина, и она не успела…
— Бедняжка! Я уверен, она была бы в восторге.
Тем временем Гиацинта, не ведая о столь реальной близости «нежной руки матери», пыталась завершить завтрак, но это оказалось нелегким делом. В конце концов, чрезвычайно утомительно то и дело отрываться от тарелки и наблюдать в небе монарха соседней державы, который летит то в одну, то в другую сторону. Король Бародии проделал это еще восемнадцать раз, и принцесса отправилась к отцу, все еще чувствуя легкое головокружение. Она нашла короля в библиотеке — он сидел в полном одиночестве, с глупой улыбкой на лице. Никаких следов Ноты на письменном столе Гиацинта не обнаружила.
— Ты уже отправил Ноту?
— Ноту? — в изумлении повторил Веселунг, все еще находившийся под впечатлением знаменательной записи в Дневнике графини. — Какую Ноту? Ах, ты имеешь в виду Ноту протеста королю Бародии… Я как раз сейчас ее обдумываю. Должная решительность в сочетании с изысканной вежливостью — это, знаешь ли, требует определенных усилий.
— По-моему, на этот раз можно обойтись без изысканной вежливости, — возразила Гиацинта. — После того как ты ушел, он пронесся еще восемнадцать раз.
— Восемнадцать… восемнадцать… восем… Да это просто неслыханно!
— У меня такое впечатление, будто к завтраку явилось слишком много гостей, и притом незваных.
— Подобное поведение нельзя расценивать иначе как намеренное оскорбление. Никаких Нот! Мы поговорим с ним на его собственном языке!
И король вызвал к себе капитана королевских лучников.
