— Я не так сказала. Я понимаю… Костя, не сердись. Я к тебе очень хорошо отношусь. И пожалуйста, Костя, не думай, ничего не может измениться.
Несколько дней назад Таня едва ли не случайно, на секунду, взяла Костю под руку, а сейчас взяла совсем не случайно. Пусть знает: она говорит ему эти самые главные слова не из жалости, не сгоряча, а вполне сознательно, хорошо понимая, что они значат.
Уже виднелась школа. К ее воротам, точно магнитом, со всех примыкающих улиц стягивались ученики. Костя почти не чувствовал под локтем Таниной руки, а куда яснее ощущал гулкие толчки своего сердца. Ему, сердцу, невесомая рука Тани была явно не под силу. И радость, и смущение, и тревога — все смешалось в душе Кости.
Наверное, с минуту они шли так. А может, и не минуту — всего несколько секунд. Привычное понятие времени вдруг перестало существовать. Хотя… вот он, газетный киоск с обложками журналов, — уже рядом. Значит, много прошли.
— Я газету куплю, — тихо сказал Костя.
— А я — трамвайный абонемент. — И Таня подняла портфель, стала расстегивать его, чтобы достать кошелек.
Костя ожидал ее, стоя рядом.
Расплатившись за абонементные талоны, она спросила:
— А на завтра пригласишь? Сестру как зовут, Юля? Она шоколад любит?
— А может, на той неделе?
— Костя, ну чего ты? — с мягким укором сказала Таня. — Еще скажешь: через месяц! Не переживай. Значит, договорились — завтра? Так любит сестренка шоколад?
— Не знаю, — вздохнул Костя. — Медовых пряников всегда просит купить. Сейчас дома сидит. Горло у нее…
— Заболела?
— Простыла немного.
— Тем паче приду. Больных надо навещать.
В воскресенье отец пришел под вечер сильно выпивши. А уж если выпьет — хорошего не жди. Придирается, шумит, стучит кулаками по столу. Мама быстро одела перепуганную Юльку, дала санки, велела идти во двор. И Юлька, видно, перегуляла. Может, и ледышку пососала, разве признается! И вот уже третий день не ходит в детский сад. Болезнь, в общем, пустяковая, даже врача не вызывали, и сестренке не обязательно было, как настоящей больной, лежать в кровати, не подниматься. И она ходила по комнате, играла с куклой Дашей. Только одета была потеплей да шея перевязана.
Когда Костя, налив в таз воды, принялся мыть пол, Юлька тут же захотела помогать, но брат воспротивился.
— А сам для чего моешь? — спросила Юлька.
— Потому что грязно.
— Не грязно. Мама ведь мыла. В субботу.
— А сегодня — среда. Сколько дней прошло, посчитай.
Юлька принялась было считать, но сбилась.
— Не обманывай. Это потому, что девочка из вашего класса придет. В гости. Мне мама сказала.
Брат не стал отрицать. Вытерев тряпкой под шкафом, наставительно заметил:
— Так всегда делают: раз гости, то прибирают в комнате.
— И нет. Когда дядя Гриша приходит к папе, никто не прибирает…
— Сравнила! Разве дядя Гриша — гость? Водку ходит пить. Никто его и не зовет.
— И вино тоже. Красное. Сладкое оно.
— Откуда знаешь, что сладкое?
— Из бутылки пробовала. Там немножко-немножко оставалось.
— Если увижу — уши оборву! — отжимая мокрую тряпку, пригрозил Костя. — Ишь, пробовала! Отраву!
— А зачем же папа эту отраву пьет?
— Зачем? Не соображает потому что.
— И дядя Гриша не соображает? — Темные выпуклые глаза Юльки удивленно округлились.
— У того и вовсе ума с горошину… Недавно без шапки домой вернулся. Потерял где-то.
— А он не придет к нам?
— Кто? — озадаченно спросил Костя. — Дядя Гриша? Сегодня?.. Что ты, что ты, что ты!
— И Ломтик так же, — тихонько засмеялась Юлька.
— Какой Ломтик? — не понимая, заморгал Костя.
— Попугай. Ты же видел, когда приходил за мной. «Что ты, что ты!» Это разговаривает так, если его ребята дразнят и он на них сердится. А Ломтиком прозвали, потому что клетку носом ломает. Ухватит прут, как щипцами, и дергает. Или повиснет на нем. Я один раз взяла кусочек сахару…
— Обожди… — Костя взглянул на часы. — Хочешь помогать — тогда бери тряпку, пыль будешь вытирать. Управимся скорей. Будешь помогать?
— Ага! — обрадовалась Юлька и схватила отжатую тряпку, висевшую на краю ведра. — На столе вытру и…
— Куда? — Костя загородил дорогу. — Ох и чумичка! Кто же мокрой тряпкой пыль…
