Степенно вели себя московские представители. Они ясно сознавали свою заглавную роль, лишь присутствие первого секретаря горкома удерживало их. А как раз первый секретарь-то не выказывал своего отношения ко всему происходящему. Он, в противовес московской комиссии, осознавал другое: свою второстепенность здесь, в цехе; знал, что по его команде — надо или не надо — тут же без пререканий сделают все — не то чтоб открыть какую-то там задвижку. В то же время он понимал, вмешиваться в решающую минуту пуска установки — значит, мешать непосредственным хозяевам положения.
Здесь же, степенно прохаживаясь от одного к другому, находился везде успевающий, начальник бюро рационализации Давыдович. Его свежее до розовости лицо с синевою выбритых щек неестественно вписывалось в атмосферу нефтехимического предприятия.
— И ты здесь? — укоризненно посмотрел на него Ясман. — Неужели и тебя наконец достало? Рационализатор...
— Не хитри, брат! — покосился на него Давыдович. — Вижу по глазам — не то хотел сказать, не то...
Начальник бюро поправил за ухом золоченые дужки очков, отошел к Рабзину.
— Виктор Иванович, давай двигай! Все в твоих руках, верши судьбу цеха, — и, наклоняясь к Виктору, потихоньку добавил: — И свою судьбу тоже...
— Пожалуйста, я могу открыть задвижки, если такая горячка и спешка, — уверенно предложил Виктор Иванович. — Все рабочие готовы, проинструктированы — ждут непосредственной команды.
Израель Львович несогласно покачал головой. Он понимал, что главный технолог прекрасно разбирается во всей сложной схеме новой линии, сам был одним из создателей ее и может в любую минуту по всем правилам технологии и техбезопасности осуществить запуск. Одновременно начальник цеха видел, что какая-то другая, более веская причина, нежели отсутствие Николая Локтева, сдерживала технолога. Простительно несведущим членам комиссии, простительно другим, кто не знает заглавной роли отсутствующего оператора, но только не Виктору Рабзину. И пусть кардинальные вопросы в последние месяцы работы решал уже не один Локтев, все-таки зачинателем остается он, это от его идеи все пошло и закрутилось. Испытать высокое давление, увидеть новое рождение придуманной им линий — было мечтой изобретателя...
— Я думаю, — сказал Ясман, — нам следовало бы повременить. Сегодня еще разок все взвесим, проверим, пройдемся от начала потока до его конца, чтоб все было — шуруп к шурупу, винтик к винтику. А завтра пораньше, непосредственно в восемь ноль-ноль откроем задвижки.
— Я одного не понимаю, — возразил Нургали Гаязович, — прибыла спецкомиссия, приглашены нужные люди, первый секретарь не пожалел драгоценного времени, а мы здесь резину тянем! Зачем это? К чему?
Израель Львович пояснил:
— Есть, товарищи, деликатная деталь и ею не следовало бы пренебрегать.
— Какая деталь? Может, вы опять начнете ссылаться на отсутствие оператора? Не в нем же причина!
— Безусловно не в нем, — участливо откликнулся Ясман. — Однако у автора хватило сил ждать долгих два года, ужели мы не сумеем подождать одну ночь, всего-то одну ночь?!
Снова вмешался в разговор московский представитель:
— Друзья-товарищи, я здесь чего-то недопонимаю, речь идет о каком-то Локтеве. Или где-то с нашей стороны допущено недоразумение, или действительно мы не совсем в курсе дел? В бумагах, в авторском свидетельстве, во всей документации, наконец, никакой фамилии Локтева не фигурирует, ее же нет там! Тогда о чем спор?
Ни замешательства, ни удивления не вызвала новость. Каждый подумал о некой неувязке в бюрократическом оформлении бумаг и только. Один Виктор Иванович встрепенулся, кольнул острым взглядом министерского представителя.
— Все это мелочи, — шевельнул он сухими губами. — Мелочи по сравнению с тем грандиозным делом, на которое истрачено столько государственных денег, рабочего времени и главное — человеческой энергии. А Локтев — он будет только рад увидеть новую линию в работе. Ему ее и осваивать! — сказал Виктор, и тонкие губы обозначили легкую улыбку.
— Я не вмешиваюсь, — равнодушно произнес секретарь горкома, заметив, что все выжидательные взоры обращены к нему.
