Он повернул голову в сторону юго-запада, туда, где остался Гилмур. Со времен Куллодена Фергус был там всего один раз, но пустынное и заброшенное место произвело на него тяжелое впечатление. Он так и не узнал, были ли его родные убиты англичанами или их заковали в цепи и увезли в рабство.
Потом он посмотрел в ту сторону, где когда-то жила Ли Макдоналд. Он слышал, что через несколько лет после Куллодена она вышла замуж. Стыдясь своего увечья, Фергус так и не сообщил ей, что он жив. Молчал из гордости. Разве нужен женщине одноногий великан? Он так и не спросил об этом у Ли, хотя каждый день жалел об этом.
Что было бы, если бы он тогда не смалодушничал и предстал бы перед ней таким – без одной ноги, – чтобы понять, смогут ли они быть вместе? Возможно, его увечье вызвало бы у Ли отвращение, а может быть, наоборот, она раскрыла бы ему свои объятия. Но теперь он никогда об этом не узнает.
Интересно, думал он, вспоминает ли она о нем хотя бы изредка? Да что сейчас об этом думать? Он опоздал на тридцать лет.
Через несколько минут морской порт, который стал местом его проживания в течение последних десяти лет, оживет. Здесь было не так многолюдно, как в Эдинбурге, и к тому же ближе к Гилмуру. Фергус мог бы поселиться и в Инвернессе, но война оставила у него неприятные воспоминания об этом городе.
Ему нравилась его работа, нравились маленькие радости. Шимение воды в ведре, когда он бросал в него раскаленные щипцы, чтобы остудить их. Изогнутая подкова, появлявшаяся из-под его молота с дубовой рукояткой. Только одно его беспокоило. Каждые несколько недель он должен был подниматься на какой-нибудь корабль, чтобы заковать в кандалы шотландцев, сидевших в трюме. Он свое дело—молча закреплял цепи на запястьях и щиколотках, радуясь тому, что не надо было разговаривать.
Да и что он мог сказать этим людям? Его ужасало, что людей сажают в тюрьму целыми семьями. Когда охранник отворачивался, Фергус спрашивал у кого-нибудь из заключенных, кто они. Так он узнал, что эти люди не были преступниками. Их выгоняли из домов и продавали в рабство, чтобы на их земле могли пастись овцы.
Англичане не ожидали, что сумеют так легко завоевать Шотландию. Молодежь не знала гэльского языка; выросло целое поколение, не слыхавшее звуков волынки, а помещиков выгоняли из их домов и с земель.
Фергус Макрей понимал, что нельзя бездействовать. Но он был одинок среди целого города людей, которые не хотели видеть того, что происходит у них под носом. А что может один человек?
Глядя на рассвет, Фергус улыбнулся. Может, судьба сохранила ему жизнь, чтобы он ответил на ее вызов?
Изабел сидела в своем уголке на корме и внимательно рассматривала лежавший перед нею кусок мрамора. Уже несколько дней она упорно трудилась, сглаживая с помощью резца углы камня.
Аласдеру еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек был так поглощен своей работой.
Он наблюдал за Изабел, и довольно часто, но она, по-видимому, этого не замечала. Она была для Аласдера загадкой, которую ему очень хотелось разгадать.
Несмотря на то что она явно все еще испытывала боль, Изабел ни разу не пожаловалась. И ни разу не спросила, какая ее ждет участь. Молчание и покорность Изабел должны были бы радовать Аласдера, но он подозревал, что ее чувства часто не совпадали с тем, как она себя вела.
Возможно, ему следовало бы уделить больше внимания тому, как в глазах Изабел внезапно вспыхивает огонек, противоречащий ее внешней безмятежности. Потому что в глубине ее зеленых глаз можно было бы прочитать, что она не была ни покорной, ни безмятежной. Аласдер не раз видел в них раздражение, а порой даже гнев. Но эти эмоции, также как удивлявшая его печаль, никогда не получали словесного выражения.
Аласдер находил в Изабел что-то общее с теми женщинами, которых он знал всю свою жизнь. Но те пережили величайшие трудности. Их семьям пришлось основать колонию далеко от родины, и они стоически превозмогали тяготы, которые преподносила им жизнь. К тому же все эти женщины были старше и опытнее, чем Изабел.
А Изабел такой сделал Драммонд.
Аласдер вдруг вспомнил, как Изабел стояла и униженно молчала, пока ее отец превозносил достоинства дочери, словно она была не более чем бесчувственным куском камня.
