А может, и вообще не станет.
Если верить лорду Уинстону, с нотациями которого Майклу все-таки пришлось примириться, титул будет пребывать без претендента до тех самых пор, пока Франческа не разродится. И если она родит мальчика, то Майкл останется в том же положении, в котором всегда и был, - в положении родственника графа Килмартина.
Но не щекотливая ситуация с титулом заставляла Майкла держаться на расстоянии. Он не смог бы переселиться в Килмартин-Хаус, даже если бы Франческа не была беременна. Она все еще была там.
И она все еще была графиней Килмартин. Даже если он станет графом и никаких сомнений насчет его титула не будет, она все равно никогда не будет его графиней, и он был не слишком уверен, что сумеет перенести такую насмешку судьбы.
Он надеялся, что горе вытеснит из его сердца вожделение, что он наконец-то сможет находиться рядом с ней и не желать ее, но, увы, у него по-прежнему перехватывало дыхание всякий раз, когда он входил в комнату, где сидела она, и тело его напрягалось, когда она случайно задевала его, и сердце его изнывало от любви к ней.
Разница заключалась лишь в том, что теперь его угнетала еще одна вина - как будто мало было этого при жизни Джона. Франческа сейчас страдала, она была в горе, и он, как двоюродный брат, должен был бы утешать ее, а не вожделеть к ней. Боже правый, ведь Джона так недавно похоронили! Так что же он за чудовище, если способен вожделеть к его вдове?
Его беременной вдове.
Он уже занял место Джона во многих отношениях. Нельзя было довершить это предательство - занять место брата и возле его вдовы.
И потому он держался на расстоянии. Не то чтобы он прервал всякие отношения - это было бы слишком очевидно, да и невозможно, пока и его мать, и мать Джона жили в Килмартин-Хаусе. К тому же все ждали, что он именно сейчас возьмет на себя обязанности графа Килмартина, независимо от того, перейдет к нему титул или нет.
Впрочем, эти дела он взял на себя. Ему не в тягость было заниматься мелочами и проводить несколько часов в День, опекая состояние, которое, возможно, перейдет к другому. Это было самое меньшее, что он мог сделать для Джона.
И для Франчески. Он не мог заставить себя быть для нее другом, как должен был бы, но он мог сделать так, чтобы ее финансовые дела были в полном порядке.
Однако он знал, что она недоумевает из-за его холодности. Она часто заходила к нему, когда он сидел в кабинете Джона в Килмартин-Хаусе над бумагами, прочитывая многочисленные отчеты управляющих и стряпчих. И он понимал, что она искала прежних товарищеских отношений, которые были между ними, но он просто не способен был теперь поддерживать их.
Называйте это как хотите - слабостью, эгоизмом. Но он просто не мог быть ей другом, и все. По крайней мере сейчас.
– Мистер Стерлинг?
Майкл поднял глаза. В дверях стоял его камердинер, а рядом с ним - ливрейный лакей из Килмартин-Хауса в зеленой с золотом ливрее, которую ни с чем не спутаешь.
– Вам записка, - сообщил лакей. - От вашей матери.
Майкл протянул руку и, пока лакей шел через всю комнату, дабы вручить ему записку, думал, что же это может быть на сей раз. Мать вызывала его в Килмартин-Хаус едва ли не через день.
– Сказали, очень срочно, - добавил лакей, вкладывая конверт в руку Майкла.
Срочно? Это было что-то новенькое. Майкл посмотрел на лакея и камердинера, взглядом давая им разрешение удалиться, а затем, оставшись в комнате один, вскрыл конверт.
«Приходи немедленно, - было написано в записке. - У Франчески выкидыш».
В Килмартин-Хаус Майкл скакал сломя голову и едва не убился. Гневные крики пешеходов, с трудом избегших копыт его коня неслись ему вслед всю дорогу.
Но теперь, добравшись до места, он стоял в прихожей и не знал, куда ему деваться.
Выкидыш? Это было нечто сугубо женское. Что же ему следует делать? Конечно, это трагедия, и он дрожал за жизнь Франчески, но что же он может ей сказать? Зачем его вызвали сюда?
И тут его словно громом поразило. Теперь он граф. Свершилось. Медленно, но верно он прибирал к рукам все, что некогда принадлежало Джону, заполняя собой все уголки его былого мира.
