Вспоминая тот вечер теперь, я уверен, что именно из-за возникшего смятения чувств многое представлялось мне тогда гротескным и неестественным. Например, когда я пытаюсь восстановить в памяти общий вид зала, мне кажется, что там было необычно темно, несмотря на обилие настенных светильников, свечей на столах и люстр над головами — все эти огни, как мне представлялось, не рассеивали доминировавшего мрака. Ковер был настолько толстым, что для того, чтобы двигаться по залу, приходилось буквально выдирать из него ноги. Седеющие мужчины в черных смокингах именно этим и занимались, порой они даже вынуждены были наклоняться вперед и слегка сутулиться, словно шли против ветра. Официантам с серебряными подносами в руках тоже приходилось сгибаться под самыми причудливыми углами. Женщин среди гостей почти не было, а те, что все же попадали в поле зрения, казалось, нарочито держались в тени и почти моментально исчезали из виду, растворяясь за стеной черных смокингов.
Как я уже сказал, впечатление это наверняка неадекватно, но именно таким этот вечер остался в моей памяти. Помню, как я стоял, скованный неловкостью, постоянно потягивая из стакана, который держал в руке, пока Осборн по-дружески болтал с тем или иным приглашенным, причем каждому из них было по крайней мере лет на тридцать больше, чем нам. Раз-другой я попытался вступить в беседу, но голос мой звучал предательски высоко, почти по-детски, да и большинство разговоров касалось людей и предметов, о которых я не имел ни малейшего представления.
Спустя какое-то время я рассердился — на себя, на Осборна, на все происходившее вокруг. Я почувствовал себя вправе презирать этих людей, потому что по большей части они были алчными и корыстными, лишенными какого бы то ни было идеализма и чувства общественного долга. Охваченный гневом, я нашел наконец в себе силы отойти от Осборна и, пробившись сквозь мрак, переместиться в другой конец зала.
Я очутился в углу, тускло освещенном настенным бра. Здесь толпа была не такой густой, и я заметил седовласого мужчину лет, наверное, семидесяти, который курил, стоя спиной к залу. Я не сразу сообразил, что он смотрит в зеркало, и мужчина успел заметить, как я наблюдаю за ним. Я был готов ретироваться, когда он, не оборачиваясь, спросил:
— Веселитесь?
— О да, — ответил я, усмехнувшись. — Благодарю вас. Да, это великолепная возможность повеселиться.
— Но чувствуете себя чуть-чуть потерянным, ведь так?
Поколебавшись, я снова усмехнулся:
— Ну, пожалуй, немного. Да, сэр.
Седовласый джентльмен повернулся и, внимательно осмотрев меня, сказал:
— Хотите, я расскажу вам, кто здесь кто? А потом, если окажется, что с кем-то из этих людей вам захочется поговорить, я вас представлю. Ну, что вы думаете?
— Это было бы очень любезно с вашей стороны. В самом деле очень любезно.
— Отлично.
Он подошел поближе и окинул взглядом часть зала, просматривавшуюся оттуда, где мы находились. Потом наклонился ко мне и стал указывать на попадавших в поле зрения гостей. Даже если имя было известным, он не забывал добавить несколько пояснительных слов — «финансист», «композитор» и так далее. О карьере менее популярных лиц говорил подробнее и сообщал, чем они знамениты. Кажется он как раз рассказывал мне о священнике, стоявшем неподалеку, когда, внезапно прервав фразу, заметил:
— Ага! Вы, кажется, отвлеклись.
— Мне очень неловко…
— Ничего неловкого здесь нет. Это совершенно естественно для такого молодого человека, как вы.
— Уверяю вас, сэр…
— Не надо извиняться. — Он хохотнул и подтолкнул меня в бок. — Находите ее привлекательной, а?
Я не знал, как ответить, бессмысленно было отрицать, что мое внимание действительно привлекла стоявшая в нескольких ярдах слева молодая женщина, беседовавшая с двумя мужчинами средних лет. Но когда я заметил ее, она вовсе не показалась мне хорошенькой. Вероятно даже, что по каким-то неуловимым признакам я при первом взгляде на нее угадал качества, которые, как оказалось впоследствии, действительно были ей присущи. Я увидел маленькую, эльфоподобную молодую женщину с темными волосами до плеч. Даже притом что в данный момент она явно старалась очаровать мужчин, с которыми разговаривала, было в ее улыбке нечто, способное в любой момент обернуться насмешкой. Слегка сведенные, как у хищной птицы, плечи придавали ей вид человека, склонного к интригам. Но более всего привлекало внимание выражение глаз — в них сквозила какая-то ожесточенность, нечто немилосердно решительное, — именно это, как я теперь понимаю, и заворожило меня в тот вечер.
