«Бэд Санта» перестал махать на меня конечностями, и, неожиданно ловко сложившись в поясе, выскочил в низкий тоннель к заправке. Кряхтя и еле сгибая ноги, я пополз на четвереньках за ним. Страшно подумать, как бы я расшибся, если бы не куча слоёв надетой на мне одежды. А так — ничего особенного, только окоченел весь пока лежал, еле двигаюсь.
Выскребся к заправочному терминалу. Фонарь погас и обратно не включается, запасной не могу найти. Но, как ни странно, все видно. Кажется, слегка светится сам снег, его верхний слой, там, где кончается козырёк заправки. Что же там творится, снаружи? В самом здании, правда, темно, но я так изучил дорогу к люку, таская коробки с едой, что без проблем нашёл лестницу на ощупь. Кряхтя и охая, как старый дед, поднялся, упёрся в крышку… Она неожиданно легко распахнулась, и я так и застыл на верхней ступеньке.
Над снежным полем невообразимо ярко сияет настоящее солнце.
— Любимая, ответь, приём!
Тишина.
— Любимая, я на связи, я жив, приём!
Тишина. Тихий треск эфира.
Яркое, совершенно не зимнее солнце отражается от снежного покрова так, что глаза режет. Рыхлый верхний слой снега сдуло, теперь чеёная крыша заправочного терминала подставлена солнечным лучам и даже, кажется, нагрелась до плюсовой температуры, но сильный порывистый ветер вымораживает меня едва ли не сильнее, чем мороз раньше. От снегохода и волокуши с припасами не осталось и следа, понятия не имею, куда они делись. Идти пешком нет сил. Голова болит, глаза слезятся, я никак не могу понять, тепло вокруг или холодно, потому что ветер сходит с ума, кидаясь попеременно с разных сторон. То достает порывом стылого воздуха даже сквозь куртку, а то вдруг дует горячим, как из фена. В одну секунду вокруг конденсируется и осыпается инеем туман, в конструкции заправки периодически что-то громко щёлкает от теплового расширения — нагретая солнцем крыша не хочет больше дружить с промороженным до минус ста зданием. Я жду, пока организм как-то оклемается от пережитого и справится с происходящим, чтобы отправиться домой, и безуспешно вызываю по радио жену.
— Любимая, ответь, приём!
Тишина. Подозреваю, что ураган смел к чертовой матери антенну, хорошо, если не с крышей вместе…
— Любимая, ответь, как слышишь, приём?
— Кто там, блядь, в канале, развлекается? Что ещё, нахуй, за песни про любовь? А ну, съебал с частоты бегом! Тут люди работают, а он «любовь-морковь» разводит! На общественные работы захотел, любовничек? В политотделе давно не был? Могу, блядь, устроить!
Я вскочил с крыши, на которой сижу последние полчаса, потому что ноги уже не держат, и закрутил головой. Ничего не разобрал — снег слепит на солнце так, что боюсь ожога сетчатки.
— Кто на связи? — спросил я в гарнитуру.
— Дед Пихто, блядь! Вторая рабочая группа, кто же ещё? — недовольно крякнул наушник. — А ты что за хер?
— А я тут… — я растерялся, не зная как объяснить, что именно я за хер. — Я тут был, пока мир не сломался…
— Мир что? — удивляется голос в наушнике. — Нихрена не понял… Да приём же!
— Ну, когда стало темно, потом холодно… — неуверенно бормочу я в гарнитуру, обалдев от сюрреализма этого радиосеанса.
— Что? Ты эспээл8, что ли? Тьфу, блядь… Ну, с фрагментом переместился? — орёт мой невидимый собеседник так, что в канале пошли амплитудные искажения.
— Не знаю, — честно отвечаю я. — Наверное.
— Стоп, ты где? Скажи, где ты находишься, быстрее! Приём-приём-приём! — и, видимо, в сторону, забыв отпустить кнопки передачи, тише. — Нихуя себе, Степаныч, живой эспээл на таком мелком фрагменте! Ну, премия нашшш…
Отпустил, наконец, тангенту, дав мне ответить.
— Я на крыше заправочной станции, — сообщаю я. — Не знаю, как точнее сориентировать, приём!
— Это где ледяной хуй торчит? — спрашивает голос непонятное. — Стоп, вижу тебя, вижу, стой, где стоишь!
Оглядевшись, я понял юмор собеседника — горящий бензиновый факел долго подтапливал снег, образуя вертикальный ледяной тоннель, и, когда ураганом смело рыхлый слой, сверху осталась торчать ледяная колонна, с расширением-куполом наверху. В общем да, очень похоже.
Я снова огляделся и теперь увидел, что со стороны трассы ко мне что-то движется. Глаза невыносимо режет, я зажмурился и сел на крышу. Меня все ещё мутит и кружится голова. Скорее всего, реакция на перепады давления, которые должны были быть после появления солнца, откуда бы оно ни взялось. Открыл глаза только, когда игнорировать звук мотора стало уже невозможно — по снежной поверхности небыстро, но очень уверенно едет странная машина — старообразный капотный автобус, вроде «КАвЗ», только ещё более квадратный в очертаниях, оснащённый сзади широкими гусеницами, а спереди — лыжами, как-то смонтированными прямо на колеса.
