— Не буду, — буркнул Спиридонов. — Я по дурости тогда, мне восемнадцать лет было.
— Видеть тебя не могу, — сообщил старлей. — У меня мать в детстве из Ленинграда еле вывезли, а бабушка там и осталась. И дед без вести пропал.
— А сейчас, Сергей Валерьевич, — следователь перелистнул страницы протокола, — вам двадцать два года. По дурости, ага. С прискорбием сообщаю, что за четыре года ситуация не слишком-то… Итак, вы желаете что-либо изменить в своих показаниях?
— Нет, — насторожился Спиридонов. — А что менять-то?
— Ну, что пропавший Герасимов не остался в парилке.
— Остался, — упрямо сказал Спиридонов. — Я видел в окно. Потом уже все жаром заволокло, стекло вылетело.
— Не будете… Ну хорошо. Обыск будем тогда у вас проводить, Сергей Валерьевич, — сообщил Самойленко.
— Чего? Какой обыск? Я жаловаться буду!
— Сколько угодно, — согласился оперуполномоченный. — Подсказать, куда? В прокуратуру.
— А прокуратура и так узнает, — подмигнул следователь. — Сегодня же я их уведомлю, письменно, как по закону положено. Только вот Сергей Валерьевич, если мы что-нибудь найдем, уже будет находиться в камере, — лицо следователя озарилось приятной улыбкой, от вида которой Игнатий Лойола скончался бы в третий раз.
— Чего? — Спиридонов не верил своим ушам. — В какой камере?
— Предварительного заключения, конечно, — небрежно пояснил Самойленко.
— За что? Вы что, совсем охренели? Вы что, больной?
— Вы руками не размахивайте, Сергей Валерьевич, — посоветовал следователь, — а то мы можем и за сопротивление представителям власти принять. Мы уже знаем, что вы хорошо умеете драться. То есть, вы хорошо умеете бить женщин, а мужчины, оказывается, и сдачи дают. А человек вы весьма злопамятный. В тот день могли опять подраться, верно? Приложили погибшего как следует, а потом, чтобы скрыть следы, и баню не пожалели… Могло быть так?
В ситуации, когда люди обычно бледнеют, лицо Сергея, наоборот, налилось кровью.
— Вы что, охренели? — повторил он. — Да я пальцем к нему не притронулся!
— Охотно верю, что пальцем не притронулись. Убивать сподручнее не голыми руками. Палкой, камнем, вон тем ломиком хотя бы. Верно?
— Тот лом… — Сергей явно занервничал. — Да я не знаю ничего, да он с зимы стоит…
— Ладно, пойдемте уже к вам, а потом и к приятелям вашим, — ласково сказал Самойленко. — А то время обеденное. Вы так и ужин пропустите.
— Дома-то что вы у меня искать будете? Мать пугать…
— Какой вы, однако, заботливый сын. В принципе, говорить не положено, но раз вы сами не можете догадаться, скажу — пятна крови, инструменты и прочее. Возможно, вы не так глупы, чтобы хранить улики дома, но что-нибудь да найдется.
И тут Спиридонов неожиданно успокоился. Вздохнул с явным облегчением, выпрямился и сказал:
— Да ищите, сколько хотите. Свое время только потеряете.
— О нашем времени не тревожьтесь.
— Ребята, — позвал Калашеев. — Ребята, мы идиоты. Смотрите — пруд! Вы поняли?
Все обернулись к небольшому, покрытому ряской и заросшему по краям жесткими стеблями рогоза водоему.
— Ну, вы поняли? — с ноткой торжества повторил оперуполномоченный. — Самое то — концы в воду и никаких следов.
Единственным человеком, который не догадался, что имел в виду опер, остался свидетель Спиридонов.
— Почему не заливали, вы имеете в виду? — спросил он. — Ведра внутри остались, попробуй вытащи. В таком-то пекле. Да если бы я там был, он бы тоже не сунулся меня вытаскивать.
— Он бы как раз-таки сунулся, — пробормотал Черкасов, — он был лох первостатейный.
Калашеева, похоже, несколько обескуражила невозмутимость свидетеля. Все же он сказал:
— Пруд надо обшарить, ребята. А вдруг?
— Да вы что, думаете, там труп лежит? — сообразил Спиридонов. — Ищите-ищите, нету там ничего.
— А мы проверим, — пообещал Калашеев.
— Разделиться надо, — задумчиво сказал следователь. — Кто-то на обыск, кто-то на пруд.
— Ох, ну ладно, я прудом займусь, — вздохнул Калашеев. — А вы с Иванченко обыском, если что-то подозрительное есть, Алексей точно заметит.
— За доверие спасибо. Миш, — обратился старлей к судмедэксперту, — я понимаю, ты не сыщик, но не в службу, а в дружбу — поможешь Максу?
