— Вы спите, Нам Бо?
— Какой тут сон, не слышите — вертолеты?
— Слышу, конечно.
— Теперь нужен глаз да глаз, — сказал он, не вылезая из гамака.
А вертолеты, словно решив запугать нас, то подлетали вплотную с оглушительным ревом, и казалось, мы качаемся в гамаках посреди пирса, к которому, непрерывно гудя, причаливают десятки океанских кораблей, то удалялись, чтобы снова вернуться и опять улететь.
Я спокойно возлежал в гамаке, на лесную опушку больше не тянуло, и поле совсем не манило меня. Наоборот, я решил завести серьезный разговор.
— Скажите, Нам Бо, если взять янки и сайгонских вояк, с кем из них труднее драться?
— Ну и вопрос — как говорится, мозги набекрень! Еще и командование итогов таких не подвело, откуда мне-то знать. Вы вон сами где только не были, побольше моего навидались.
— Да я везде мимоходом — так в старину с коня цветочками любовались. Не то что вы — обосновываетесь надолго…
— Вот и обосновывайтесь теперь.
— Но я для начала хочу все-таки знать ваше мнение.
Опершись руками о края гамака, Нам Бо приподнялся и повернулся ко мне.
— Честно говоря, я из-за этого и попросился обратно на фронт. Вроде и двух лет не прошло, как был на передовой, а чувствую — отстал, причем безнадежно. Год в госпитале провалялся. Потом еще полгода при штабе работал. Нет, вижу: не дорос я еще по чужим донесениям боевую обстановку изучать. Самому на передовой действовать — вот это по мне. Пора, брат, сказал себе, перебираться из тыла на фронт. И конец-то вроде недальний, а жизнь там совсем другая!
Я думал, он только-только разговорился, но тут Нам Бо снова улегся в гамак и, свесив до земли ногу, оттолкнулся раз, другой, третий. Гамак раскачался, затряслись деревья, и прямо в лицо мне посыпались с веток листья, жуки, гусеницы. Вопрос мой так и остался без ответа. Поразмыслив, Нам Бо опять ухватился руками за края гамака, но на сей раз выпростал из сетки обе ноги и сел, глядя на меня в упор. Уцелевший глаз его засверкал.
— Ваш вопрос — это и мой вопрос. Ответ на него надо искать на фронте. А пока я лучше расскажу вам об одном офицере сайгонской армии. Зовут его Нгуен Ван Лонг, он сейчас в чине капитана командует в районе отрядами «умиротворения». Мы с вами не сегодня-завтра повстречаемся с ним. Ну, если я снова встречу его, значит, Земля действительно круглая! Мы оба родом из одной деревни. Малышами в школе вечно дрались. А как закончили школу, он подался в Сайгон. Лишь где-то в начале пятьдесят четвертого, незадолго до перемирия[7], вернулся в деревню. Попросился вести работу с молодежью в нашей общине. Уважили его просьбу. Я-то сам тогда занимался молодежной работой в уезде. Встречались мы от случая к случаю: похлопаем друг друга по плечу, вспомним прошлое, посмеемся. А он, надо сказать, любил одну девушку, активистку женской организации у нас в общине. Они были соседями по хутору. В тот год проводилась как раз кампания по упорядочению социального статуса; ну а он был помещичий сын, вот девица и дала ему отставку. Потом, когда Народная армия уходила за семнадцатую параллель, девушка эта села на пароход и уплыла на Север. Там, говорят, на инженера выучилась. А Лонг, тот снова уехал в Сайгон и завербовался в парашютисты. Нго Динь Зьем[8] в этих молодчиках души не чаял. Скоро ему навесили лейтенантские погоны.
— Выходит, будь он посчастливей в любви, не переметнулся бы к врагу?
— Чего о несбывшемся зря толковать. Мало ли с кем случалось такое, а родины они не предали, — отвечал Нам Бо. — Так вот… Заявился он как-то в деревню, на нем форма парашютиста и все такое. Узнали об этом старые наши коллаборационисты, что еще с французами шашни водили, пришли к нему: требуй, говорят, обратно свою землю. Ну, он в тот же день, как стало смеркаться, пригласил к себе всех, кто хозяйствовал теперь на его землях. Собрались они во дворе у дома, а он вышел на крыльцо в новой своей форме и стал говорить. Обращался уважительно, как и должно со старшими. Целую речь закатил. «Во времена рабства, — так он начал, — когда мы боролись с французами, отец мой был членом уездного комитета Льен-Вьета
