— Я живу на Питт-стрит, — сказал Влад.
— Отлично. Обязательно заходите к нам. Бесплатный кофе вам гарантирован, мы с Ореном так с самого начала договорились. Так, Орен? — Мне, наверное, стоило взглянуть на Орена, прежде чем беспокоить его. Его правая рука демонстрировала извлеченную из кошелька фотокарточку его немецкой овчарки, а левая неуклонно двигалась вверх по вялому веснушчатому бицепсу блондинки.
— Я не пью кофе, — ответил Влад.
— Он у нас латте предпочитает, — вставил Кшиштоф, и оба снова рассмеялись. Это, скорее всего, тоже была какая-то сексуальная шутка, но я не был уверен, как на нее реагировать. Я молча заглотнул четвертый виски. Этиловая вонь ударила по носовым пазухам.
— А чего так? — спросил я. — Кофе — лучший легальный наркотик. — Я был достаточно нетрезв, чтобы всерьез требовать объяснений.
— Так просто. Вкус не нравится, — пожал плечами Влад.
— Для этого существует молоко.
— Мне что, все должно нравиться? — немного оторопел Влад от моего напора.
— Нет, — ответил я. — Не все. Только кофе. Ну что он тебе — слишком дорогой? Слишком финтифлюшный? Слишком иностранный? Ты думаешь о нем как о напитке для богатых? Что?
— Несет меня от него, — тихо ответил Влад.
Кшиштоф согнулся пополам от гогота. Я кинул взгляд в направлении Орена, но тот уже расталкивал толпу по пути в туалет с блондинкой на буксире. Она продела оба указательных пальца через ременные петли на заду его джинсов и семенила следом. Надо себя баловать.
Ни с того ни с сего я исполнился злобы. Я построил этим людям кафе (ну, в самом поверхностном смысле они построили его мне, но тем не менее), и за это мне такое спасибо? Ни благодарности, ни признания, ни даже элементарного «ни пуха ни пера».
— Простите, — сказал я. — Я, пожалуй, двинусь. Бармен, счет, пожалуйста. За меня, этих двоих и человека, который только что вышел в туалет. И, полагаю, за нее? — Я указал на забытый на стойке фальшивый вюиттоновский клатч.
— Широко живем, — с презрением процедил студент.
Я швырнул на стойку несколько купюр и вышел из бара. Часы на «Красной площади», шикарном жилом здании неподалеку, так прозванном за цвет его кирпича и за статую Ленина, необъяснимо примостившуюся на крыше, [40] показывали без десяти час ночи. Нина была дома, но, наверное, еще не спала: небось сидела за «Макинтошем» и играла в «Шарики».
Эта идиотская игра, бог знает какая по счету вариация «Тетриса», была для нее чем-то вроде нервной привычки. Она играла в нее часами, когда волновалась или чтобы оттянуть важное решение.
Я поковылял на юг, к Деланси-стрит, со смутным намерением поймать такси на съезде с Вильямсбургского моста. Я чувствовал себя возмутительно пьяным, но знал, что это не совсем так, — ибо какая-то часть меня тихо дивилась на то, как же я возмутительно пьян. Я решил, что пятый виски заглушит и ее.
Мой самоконтроль, которым я обычно весьма гордился, начинал меня раздражать. Всю свою жизнь я расслаблялся лишь настолько, насколько я позволял себе расслабиться. Даже во время подростковых опытов с кислотой (я вел дневник галлюцинаций для будущего применения в литературе). Даже в те девяносто секунд, потребовавшиеся мне, чтобы потерять невинность в спальне решительной второкурсницы психфака.
Эту тиранию суперэго пришла пора свергать. Не знаю, в городе было дело или во мне, но я внезапно осознал, что вся моя жизнь в Нью-Йорке по сей день состояла из попыток понравиться друзьям и зубоскальства над незнакомцами. Кафе было способом вырваться из этого круга: ежедневный калейдоскоп свежих лиц, новых переживаний, легкой пикировки и кратких, немудрящих, внятных, самодостаточных транзакций. Кофеин и сахар за деньги. Все три субстанции, облегчающие потерю самоконтроля. Ну, и алкоголь. Кстати, об алкоголе.
Единственным питейным заведением, которое мог предложить мне данный квартал, являлось нечто под названием «Пол». Это был новый бар, так прозванный в согласии с тенденцией нижнеистсайдовских арривистов делать в названии книксен заведению, которое вытесняешь. На месте клуба «Фортепиано» — фаворита 2004 года, уже растворяющегося в тумане истории, — когда-то был магазин настоящих фортепиано. Его наследник на престоле главного инди-клуба района, гулкий подвал «Ротко», был обязан именем не художнику Марку Ротко, а магазину «Ротковиц и сыновья». «Пол» проделал то же самое. Старая вывеска «Пол и паркет Швейцера» все еще бледно проглядывала над фиолетовыми неоновыми трубками, составлявшими новую.
