Когда он поднял голову от тетрадки, то увидел, что в кафе зажгли свет и народу прибавилось. Компания молодых людей сидела с шампанским. У буфетной стойки толпились люди, гудел кофейный аппарат. За высокими окнами черно, как в космосе, который он себе воображал. Он воображал космос, он понимал, что такое гипотенуза, и ничего не мог сказать о себе, ничего о себе не знал. Зачем я здесь? — подумал он с глубокой грустью. Придвинул поближе учебник, раскрыл новую главу. Отвлекся.
Он почувствовал, что не один за столиком, и поднял от учебника глаза. Буфетчица сидела напротив и смотрела на него встревоженно.
— Поздно, — сказала она.
Мальчик огляделся. Зал был пуст. Грустно стояли на столах грязные чашки, вазочки из-под мороженого, фужеры и бутылки. Окурок дымился в пепельнице на столе у окна, подымался к потолку синеватый дымок. За окном была ночь. Часы над буфетом показывали без четверти десять.
— В десять закрываемся, — сказала буфетчица.
Ваня кивнул. Буфетчица смотрела, как он заталкивает в сумку учебник, тетрадку, ручку.
— У тебя все в порядке?
— Да.
— Поздно уже.
— Угу.
— Уроки делал?
— Да.
— Лучше бы дома. Точно все нормально? Ничего не случилось?
— Все нормально.
— В каком классе учишься?
— В восьмом.
— У меня сын в девятый перешел.
Она еще хотела что-то сказать, наверно, про сына. Но промолчала. Смотрела мальчику вслед, пока он шел до двери, по каменному полу, и наконец исчез за дверью.
«Ничего, — сказал мальчик сам себе, — ничего страшного».
Он шел глухой безлюдной улицей. Иногда за темными кустами проезжала машина. У мальчика было пусто на душе. Он думал идти, пока идут ноги. Он уговаривал себя, что интересно пробираться неизвестной улицей в незнакомом городе, не представляя, что ждет впереди, на следующем шаге.
Улица вывела его на пустынный перекресток, над которым горел желтый огонь светофора. И мальчик откуда-то знал, что этот огонь не разрешающий и не запрещающий — предупреждающий: можешь идти. Но есть опасность.
Он перешел перекресток наискосок, по самой длинной линии. Все дороги, сбегавшиеся к перекрестку, были пустынны.
Я один остался во всем городе, — подумал мальчик.
Вдруг он услышал музыку. И она показалась ему знакомой. Но не так, как математика, не так, как значение желтого сигнала. Значение музыки он не помнил. Она звучала из прежней его жизни, и в той прежней жизни она что-то значила для него, но он не помнил — что. Мальчик пытался уловить, откуда она доносится. Показалось, что из ближайшей многоэтажки. Он ступил на газон, подобрался к дому поближе. Музыка смолкла. Он видел окно, из которого она звучала мгновение назад. Музыка сменилась какой-то дурацкой песней. Мальчик замер растерянно, как обманутый.
Он пошел вдоль долгого дома. За домом стоял другой такой же дом, за ним — третий, и четвертый, и пятый. И уже казалось, что он идет вдоль одного и того же дома, что дом этот его не отпускает. И вдруг отпустил. Улица обрывалась у темных рядов гаражей, возле автобусной остановки.
Под козырьком остановки была лавка, и он сел. Нашел в сумке сигарету. Щелкнул зажигалкой, посмотрел на маленькое пламя. Закурил. Вкус дыма ему понравился, и на душе стало как-то полегче. Как будто чужой мир отступил ненамного за серый табачный дым, на полшага. Пролаяла вдалеке собака. Показался автобус. Он ехал по противоположной стороне. Пассажиров в ярко освещенном салоне не было.
Автобус добрался до гаражей и остановился. Водитель приоткрыл дверцу, но из кабины не вышел. Закурил. И так они курили оба, мальчик и водитель, и это делало водителя близким мальчику, почти знакомым. И поэтому мальчик сел в этот автобус, когда, развернувшись, он подошел к остановке и распахнул двери.
Мальчик отыскал в сумке пятак, бросил в кассовый аппарат, оторвал билет и устроился на заднем сиденье у окна.
Светофоры на перекрестках светили желтым незапрещающим светом, автобус проскакивал безлюдные остановки, громыхал на выбоинах. Но на одной из остановок его ждали несколько человек. Автобус забрал людей и поехал уже спокойнее, внимательнее. Мальчик слышал, как пятаки падают в кассовый аппарат. Слышал разговор вошедших, догадался, что возвращаются они после спектакля. Они говорили, что исполнитель главной роли постарел и что ему уже нельзя играть такие роли, говорили, что пропал вечер. Мальчику стало жаль постаревшего актера.
