Доктор Умбро закурил сигарету и продолжал.
— У Женевьевы совершенно особенный случай. — Он лукаво подмигнул ей. — Тут не было ни афазии, ни шизофрении. Некоторые участки мозга были блокированы отравлением в сочетании с психическим шоком. Случай очень простой, она сразу же начала реагировать на наши воздействия. И она будет — вернее, она уже совершенно здорова, можно не сомневаться. Мы проведем лишь кое-какие исследования для нашей копилки опыта. И рецидива не будет. Можешь спокойно отправляться на север к белым медведям, прекрасная мадемуазель!
Он взял руку Женевьевы и галантно поцеловал ее.
— Гениально. — Фредрик был поражен.
Седовласый доктор производил симпатичное впечатление, и Фредрик даже подумал, не назваться ли самому больным афазией, чтобы подвергнуться восхитительному лечению музыкой. Глядишь, станет шевелить мозгами так, что без труда прочтет все трудные места «Кодекса Офанес».
— А теперь, дети мои, вынужден вас покинуть. Мне предстоит поработать два часа с одним упорным американцем, который последние десять лет ни с кем ни общается, кроме своей зубной щетки, после того как его бросила жена. Ты здесь всегда желанный гость, синьор Дрюм, чувствуй себя как дома, подобно всем моим гостям и пациентам. Buona notte!
Доктор Умбро еще раз пожал ему руку и удалился.
— Синьор Витолло — сплошной источник радости для всех нас! — воскликнула Женевьева.
— Похоже на то, — отозвался Фредрик. — За исключением, конечно, дядюшки в замке там наверху.
— Почему ты так говоришь? Что тебе о нем известно?
— Нет-нет, не обращай внимания. Я ничего не знаю и знать не хочу. Кроме одного: ты в самом деле хочешь приехать в Норвегию, я не ослышался?
— О, ты такой милый, такой глупый! Конечно, хочу. Норвегия приснится мне сегодня ночью… — Женевьева закрыла глаза и вздохнула.
«Глупый Дрюм, дрюммелилюм», — сказал он себе, глядя на кувшинки Моне. Зеркальная гладь, никаких утопленников и водяных.
Доктор Пинелли все еще сидел рядом с безмолвной графиней. Вечерело, и Фредрик заметил, что ему, пожалуй, пора уходить.
Женевьева кивнула и вызвалась проводить его до ворот.
Выходя из гостиной, они услышали хриплый грубый голос:
— Fuck my ass, you dego!
Безупречное оксфордское произношение. Английская графиня явно шла поправку.
— Спокойной ночи, любимый. Спасибо за чудесный вечер. — Она поцеловала его, они стояли, обнявшись, в воротах. Кругом было темно, и всякие звуки тонули в хоре цикад. — Ты придешь завтра? Придешь в мою комнату? Я буду ждать тебя в четыре часа, дорогой Фредрик, не опаздывай, я уже сгораю от нетерпения!
— Я приду, Женевьева, не сомневайся. Спокойной ночи, любимая.
Он махал ей рукой, пока она не вошла в дом. Романтика, Фредрик, говорил он себе, пробираясь вниз в темноте, романтика — мать высокопарных слов. Самая банальная, чистопробная форма поэзии, Idolae flosklum. Но как же чудесно слышать, как кто-то говорит: «Я сгораю от нетерпения!» Говорит искренне. Он и сам сгорал, как никогда. Этот день, его вторая половина превзошли его самые смелые ожидания. Фредрик, можно сказать, был влюблен в хорошую пищу, в хорошее вино, в шифры. Теперь он, сверх того, был просто влюблен. Самый чистый, самый простой, самый банальный вид влюбленности. И самый натуральный.
Не зная дорог, он чувствовал себя не совсем уверенно в темноте. Видел огни селения метрах в ста впереди. Различал очертания частично разрушенного большого здания, за которым находилась гостиница. И одиноко горящую лампочку — в «Альберго Анциано Офани». Почтенный хозяин гостиницы, синьор Гаррофоли, явно экономит электричество.
Однако Фредрик Дрюм располагал временем, не спешил возвращаться в монашескую келью. Вот и участок с раскопом, слабо озаренный огнями селения; он рассмотрел лежащую возле дороги колонну. Подошел к ней и сел. Часы на церковной башне пробили одиннадцать.
Итак, ему предстоит пробыть здесь две недели. Женевьева здорова. Через два-три дня приедет профессор д'Анджело. Рано или поздно придется рассказать ей про «Кодекс Офанес». Вроде бы нет никаких причин делать из этого тайну? Но она чего-то опасается. Ей что-то известно? Как-никак, она живет тут не первый месяц, и
