Они смотрели друг на друга, не мигая. Патер Иероним силился побороть дрожь в мускулах выше колен. Он чувствовал полыхающий адский огонь, и в нем росло желание ударить.
В глазах Бога они были грешники, в его глазах они были как минимум трусы, а то и преступники. Пусть, может, и не в юридическом смысле, о чем судить не ему, но в моральном — точно. Во всяком случае, по его кодексу ценностей.
И Жак, который вызвал его в клинику. Жак, которого он знал очень давно, которому в юности был исповедником и советчиком. Жак, который вырвался из тесного мирка своей деревни, чтобы осуществить в науке нечто великое для человечества, — и теперь разделял вину за гибель человека.
— Я вас не знаю, и мне все равно, кто вы есть и чем вы еще занимаетесь. Я вижу вас впервые, потому что Жаку пришлось пообещать мне, что он покажет мне безбожного человека. Юноша умер!
Волчьи глаза Фолсома метнули яростную молнию в сторону Жака Дюфура, который подавленно стоял посреди кабинета. Дюфур тут же опустил глаза. Агрессивность Фолсома была ему не по плечу.
— Это удар судьбы, достойный сожаления. — Фолсом немного помедлил: — Этого невозможно было ожидать. Никакие тесты этого не предвещали. Мы предполагаем, что вирус мутировал, обосновался в организме и вызвал реакции, которые нельзя было предвидеть. Наш метод опробован тысячекратно и успешно. — Фолсом поморщился: — Удар судьбы, достойный сожаления. Кроме того, о латентном риске ему было известно. Он пошел на это добровольно.
— Вон оно как просто, — ответил патер. — Вирусы виноваты, что они делали не то, что от них ожидалось. Как же можно возбудитель, с которым обычно борются как с очагом болезни, использовать для лечения? Если это вообще было причиной. Может, виноват не метод, а тестируемое вещество. Ведь вы сказали ему, что оно не опасно.
— Уж никак не я. Ответственен за это доктор Жак Дюфур. Он руководит этой серией исследований, и с пациентом обо всем договаривался он.
Их глаза пожирали друг друга. Внезапно Фолсом уступил.
— По всему, что мы знали, это казалось вполне безопасным. — Голос его стал мягче: — В чем же заключалось дело? Всего-то — оттестировать вариант комплекса теломеразы. Получить ответы на вопросы о способе действия протеинов, определяющих активность и введенных в организм при помощи вирусного перевозчика. То есть ничего сверхординарного. Чтобы затем тысячам людей дать шанс исцелиться от их недугов.
Патер Иероним содрогнулся. Он не туда попал, очутившись в безбожном мире. Как бесконечно далеко отсюда в страхе Божьем жил он среди братии в монастыре.
Он чувствовал себя так, будто его откомандировали сюда черту на подмогу.
Фолсом был ученый, исследователь, человек из мира, с которым церковь столетиями безуспешно боролась. Теперь они ковырялись в творении, дошли уже до того, чтобы изменить его, манипулировать им. Что там познания Галилея или Кеплера в сравнении с этим греховным святотатством! Патер в эту минуту сожалел о том, что церковь в предыдущие века не довела свою работу до конца.
«Однако есть еще надежда», — думал патер Иероним.
Вот уже более двадцати лет эти новые кумиры твердили о плодах генной терапии. Они будили ожидания, которых так и не смогли оправдать до сих пор. Где те люди, что исцелились генной терапией? По-Божески ли это было — оставить их ни с чем? На Божьем ли пути пал жертвой этот молодой человек? Патер внутренне хватался за эту соломинку.
— Что вам рассказал доктор Дюфур? — спросил Фолсом.
Патер медлил с ответом, учуяв ловушку.
— Как вам известно, все, что здесь делается, подлежит строгому соблюдению секретности. Наука функционирует так же, как и все остальное в этом мире. У нас тоже успех на восемьдесят процентов определяется деньгами. Вы, наверное, догадываетесь, как ждут нашей ошибки конкуренты. Доктор Дюфур не раз заверял меня, что на вас можно положиться. Самолет стоит наготове, я должен лететь в Бостон. После этого нам следовало бы еще раз поговорить. Я уже думал о том, чтобы в качестве благодарности сделать соответствующее пожертвование вашему монастырю.
Фолсом подвинул по полированной поверхности стола чек.
